Ту часть ночи, что Ева не провела в плаче и прострации, она провела, нарушая прямую просьбу некроманта. А именно — исследуя замок.
Плакала Ева долго, и начала плакать почти сразу, как увидела разбитого Дерозе. Верхняя дека и бока почти полностью превратились в длинные тонкие щепки, подставка сиротливо валялась посреди руин, накладка грифа раскололась. Более-менее уцелела шейка, которую надёжно закреплял ремешок на липучке, но оказалось, что и она потрескалась. Лишь изящный завиток головки, покоившейся на подушечке, остался нетронутым, словно доверчиво тянувшимся к пальцам. Когда Ева взяла его в руки — осторожно, будто прикасаясь к смертельной ране, — то увидела, как безвольно висит подгрифник на струнах, не порвавшихся, но свисавших беспомощно, точно прядь серебряных волос.
Тогда-то её и прорвало. Как будто от зрелища обломков на неё внезапно навалилось запоздалое осознание, где она и кто она теперь. Обняв то, что осталось от грифа, как ребёнка, прижавшись щекой к витой головке, Ева заплакала; в конце концов, раз никто этого не видел, можно было плакать с чувством, с толком и с чистой совестью. И ей было очень, очень жалко себя, и в уме крутилось что-то пафосное на тему того, что Дерозе разбился совсем как её жизнь, и Дерозе спас её, но его жертва была напрасной… а потом, разозлившись на себя и за пафос, и за слёзы, и за саможаление, Ева бережно протёрла головку и колки от слёз и, уложив гриф обратно в футляр, закрыла тот до лучших времён.
Развела сырость. Она бы ещё лужу слёз наплакала — взяв пример с девочки, в отличие от неё вместо флегматичного некроманта всё-таки встретившей курящую гусеницу (впрочем, этой самой флегматичностью некромант эту самую гусеницу Еве порой весьма напоминал, и если он вдруг курит, сходство и вовсе будет поразительным). Ей, между прочим, теперь вредно плакать: раз она не может есть, не может и пить, а выплакать из организма всю жидкость и превратиться в мумию будет как-то невесело.
Она же в мире, где есть магия. Магия обычно решает все проблемы. Не может у них не быть тут заклятия, которое восстанавливает предметы. Раз так, то и виолончель этим заклятием можно будет отремонтировать.
Хотя вернее будет сказать «собрать».
Вычеркнув таким образом хотя бы один пункт из списка горестей на повестке дня, Ева вытерла щёки и проверила то, что лежало во внешнем кармане футляра. Кроме нот и тетрадки по гармонии, которые ожидаемо не пострадали, в тот день она несла там планшет-трансформер — и, как ни странно, тот уцелел и даже работал. По экрану пролегла трещина, но в остальном всё было в порядке. Портативная зарядка и провода от планшета и телефона, судя по всему, тоже хорошо себя чувствовали, но от греха подальше планшет Ева всё равно выключила, чтобы не разряжался. Запаса энергии в зарядке надолго не хватит, а в планшете, помимо конспектов, были фотографии, книжки, любимые анимешки и пара игрушек, которые могли весьма скрасить её существование здесь. Телефон она несла в кармане сарафана; Ева понадеялась, что некромант его обнаружил и сейчас он лежит где-то у него, а не выброшен вместе с одеждой. Карандаши в маленьком мягком пенальчике с Тоторо сломались, но при наличии точилки, лежавшей там же — невелика беда.