В перерыве по очереди к каждому из нас подошел Бобби Чарльтон. У нас «должность» капитана команды относительно формальная. Но, слышал, в Англии ей придают особое значение. Говорят, что это пошло от той роли, какую играет капитан на корабле. Теперь я видел, как свои обязанности понимает Бобби Чарльтон. Он предупредил персонально каждого, что сейчас, во втором тайме, следует включить полные обороты. Вежливо, но весьма выразительно и убедительно потребовал от каждого помогать команде в меру сил. И сам начал игру во втором тайме, не щадя себя: постоянно «открывался», посылал мячи на выход нападающим, то и дело наносил удары по воротам... Словом, подтвердил способность быть ведущим в команде, составленной из больших самобытных мастеров. Его взаимодействие с Мюллером, Джаичем или с Любаньским, да и с нашим Лацо Куной казалось проявлением комбинаций, наигранных на совместных тренировках.
Я занял место в воротах лишь во втором тайме, когда Яшин уже сложил вратарские полномочия. Так что и в последний выход его на поле судьба не предоставила мне шанс сыграть против него. Я нервничал. Хотелось проявить себя в полную силу, ибо ни мне, ни каждому из сборной мира не улыбалось получить «сухой» третий гол. Большой работы на мою долю не выпало, поскольку во втором тайме наседала на соперника наша команда: Бобби Чарльтон все же сумел зажечь партнеров. Я справился со всеми мячами, летевшими в моем направлении. Наконец почувствовал себя так уверенно, что стал руководить защитниками, выкрикивая на чешском: «Взял!» и «Вперед!», хотя никто из игравших в обороне значения этих слов не знал. Кричал я, скорее, по привычке. А Факетти, Шульц и Мезёи кивали, делая вид, что понимают. Только Мезёи, зная отдельные слова из словацкого, успокаивал, когда я чересчур усердствовал в подаче команд: «Порядок, порядок», — и похлопывал меня так, как похлопывают вратарей все защитники на свете.
Мы отквитали оба гола, и счет 2:2, вероятно, устроил всех: и благодарную, страстно желавшую увидеть хороший футбол (и, уверен, не обманувшуюся в тот вечер) московскую публику, и Яшина, и наших соперников, и нас. Я был счастлив, что тоже голов не пропустил. Радовался и за Лацо Куну, у которого получилась игра в центре поля. Тот довольно улыбался и был рад, что рядом с Чарльтоном почти не должен был ломать голову, ибо тот «придумывал» и за себя, и за всех остальных. После матча Бобби подошел в раздевалке к каждому из нас и пожатием руки поблагодарил за игру.
Вечером на праздничном ужине текло шампанское и... слезы. Яшина засыпали подарками, он был так растроган, что от волнения едва мог говорить. Каждый из нас что-то привез ему на память: Куна — цветное модранское стекло; я — граненую вазу, которую нам тотчас наполнили до края. Мы отпили по глотку, и Яшин обратился непосредственно ко мне: