Я ехала в маршрутке и тряслась, но вовсе не из-за колдобин, на которые попадали колёса. Страх разгорался где-то внутри меня и дрожал, как вулкан перед извержением. На улице вечер, и я рассчитывала на то, что отец будет дома. Постояла некоторое время под окнами, собираясь с силами. Ноги туда не несли. Хочу сделать шаг, а они меня держат, словно приросли к асфальту. И всё же отец был моей единственной надеждой. Хотя даже сейчас воспоминания о девичьей комнатке, где остались любимые книги, музыкальный магнитофон и кровать с пуховым одеялом, не становились более радужными и светлыми, потому что моя жизнь там с момента смерти мамы больше не была счастливой. Этот дом давно уже для меня чужой и холодный.
Но я не нашла в себе сил оставить город N, где сейчас Богдан, и уехать к тёте. Не представляла, как могу совершить подобный поступок, пока он где-то рядом. Пока я имею возможность хотя бы мельком видеть его в стенах суда или просто знать, что он здесь, а не за пятьсот километров.
Я ожидала, что, как и всегда, встречать гостей пойдёт мачеха, но вместо неё за дверью стоял отец. Выглядел он ещё хуже, чем в день допроса в милиции. Судя по цвету кожу и красным белкам глаз, пьёт он давно и много. Я сглотнула слюну от страха. Отца я боялась и трезвым, а с пьяным подполковником милиции и вовсе не хотелось связываться. В какой-то момент в голову даже закралась трусливая идея сбежать, но я её подавила в себе.
Он смотрел в мою сторону тяжёлым, несфокусированным взглядом, будто не мог сообразить, кто к нему заявился.
– Зачем припёрлась? – на меня обрушивается смрад из застоявшегося в его крови алкоголя, пропитавшего все его внутренности и источаемый сквозь поры.
– Давай мириться, – предлагаю я, будто маленькая девочка, испытывая надежду на то, что папа всё же любит и не оставит и дальше блуждать дочку.
Подполковник покачнулся и пропустил меня в запущенную квартиру. Я не нашла в ней следов присутствия жены родителя или её дочки: грязно, затхло и темно от наполовину перегоревших лампочек. Какой бы ни была Татьяна Михайловна, но она, со своими рюшечками и любовью к персиково-розовым цветам, придавала этой квартире живость. А сейчас здесь стало ещё хуже, чем после самоубийства мамы.
Отец прошёл в кухню и достал из холодильника початую бутылку водки, вылил себе в гранёный стакан, будто чай наливал, и сделал несколько глубоких глотков, даже не подумав закусить после. Я смотрела на это и не узнавала его. Владислав Евстигнеев почти всегда был в форме, и его вторая жена ужасно порой ревновала мужа, потому что он имел успех у женщин, а сейчас, спустя каких-то пару месяцев, передо мной стоял потерявший человеческий облик человек.