По окончании экзекуции, слышу звук расстёгивающейся молнии и в анальное отверстие упирается член. Напрягаю ягодицы, пытаясь защититься от сухого внедрения. Он меня порвёт, если не остановится. Молча закусываю простынь, готовясь ещё большей боли. Наэлектризованная тишина сводит с ума. Слышу, как скрипит кожа под руками.
На моё счастье, Максим передумал производить анальное внедрение и грубо заполнил собой влагалище. Жёсткие толчки, пошлое шлёпанье, злость, заполняющая мою душу. Я принимаю это наказание, глотая слёзы и разрывая зубами ткань.
Когда всё закончилось и руки получили свободу, переползаю на подушку, ложусь на бок, подтягиваю коленки к груди и закрываю глаза. Мне нужно отгородиться от всего мира и побыть в одиночестве. Максим уходит из спальни, укрыв меня одеялом и дав возможность успокоится.
Максим
Услышав о желании Даши воссоединиться с семьёй на праздники, темнеет от бешенства в глазах. Я как последний мудак, прыгаю перед ней, окутываю нежностью и заботой, а эта сука решила с мужем в семью поиграть! С неимоверным усилием сдерживаю себя, не сорвавшись и не наказав прямо за столом.
Доехав домой, спускаю себя с привязи. С удовольствием разукрашиваю задницу стеком, выбивая желание пообщаться с мужем. В голове звучит: «Наказать! Наказать! Наказать!». Еще больше бесило молчание и напряжение. Еле остановился от желания жёстко трахнуть в попку, и только благодаря невозможности прорваться туда на сухую. По жалким Дашиным попыткам втянуть в себя ягодицы, понимаю, что чуть не перешёл черту. Но наказание решаю довести до конца, жёстко трахнув в киску.
По её дальнейшему поведению, ощущаю себя полным козлом. Укрыв одеялом, ухожу на кухню, выпить ещё, успокоиться и подумать, как исправить навороченное.
Возвращаюсь минут через двадцать, раздеваюсь и ложусь сзади, притягивая к груди и зарываясь в волосы. Лежим долго в тишине. Боюсь шевельнуться или обронить хоть слово.
— Тебя секли в детстве? — тишину разрезает пустой голос Даши. Я весь напрягаюсь и забываю дышать. Не дожидаясь ответа, продолжает:
— Меня наказывали до восемнадцати лет. За всё: плохие отметки, замечания, опоздания домой, разбитая чашка, не причёсанные волосы, испачканная одежда, сбитая обувь… Мама считала, что меня надо держать в ежовых рукавицах, и этими рукавицами был тонкий кручёный провод. Он острее доносил что хорошо и что плохо. Я пыталась прятать его, но тогда ежовыми рукавицами становилось всё, что мама находила под рукой. И зачастую это было хуже провода, — она замолкает, а я, шумно выдохнув, притягиваю её к себе ещё сильнее, боясь отпустить.