Я просыпаюсь.
Ночь, тишина. Трамваи еще не начали свою оглушительную чехарду. В комнате свежо, форточка оставлена на ночь открытой, но окно — в зеленоватой подсветке фонарей видно — не замерзло. Рано потеплело нынче. Первые числа марта, а уже стал таять черный городской снег, тронулись грязные ручьи вдоль асфальтовых улиц. Но не верится в такую скороспелую весну, ведь известно: долгая, долгая зима в Сибири.
Приснится же — летать на стрекозах! Да, давно не летал я во сне. Лет десять, не меньше, прошло с той ночи, когда я по воздуху перевез на закорках босоногого мальца через большое ядовито яркое болото — сон был цветной. А какие чудеса я творил раньше, когда учился в школе и когда стал студентом. Наверное, у врачей можно точно выяснить, в каком возрасте прекращаются бесстрашные ночные полеты. Только к чему выяснять? Мне нравилось летать.
Говорят, есть люди, которые никогда ничего не видят по ночам. Говорят, есть и такие, которые совсем не спят. Почему не помогут врачи?
А мне опять повезло, хотя в этот раз и не удалось подняться над землей. Но ощущение полета ко мне приходило — когда кружил над лесом самолет, когда я вспоминал, как мы с инструктором высматривали в распадках серебряные нитки ручьев, и в тот последний момент, когда я взял двумя пальцами стрекозу и до взлета оставались считанные секунды…
Чувствуя, что не скоро смогу заснуть, я по привычке начинаю выискивать, какие же последние впечатления жизни отпечатались в моем сне. Вроде бы ничего похожего не происходило. Целый год миновал после того, как я летал в последний раз на Ил-14 — был обычный, как на автобусе, местный рейс.
Может, вот этот недавний разговор… Мы сидели небольшой компанией, кто-то разглагольствовал про разные американские достижения: якобы наш шофер, работавший в посольстве, заявил, что дороги в Америке такие хорошие, что по ним скучно ездить. Кто-то заметил: нам тоже нужны такие, потому что это дело стратегической важности, надо, чтобы в случае войны на дороги могли садиться... истребители. А я сказал, что это слишком далеко идущая стратегия, пока нам требуются элементарно приличные дороги, на которых бы не «садились» элементарные машины.
Хотя — при чем тут стрекозы?
Может, недавняя застольная беседа с одним бывшим военным летчиком стала причиной моего сна. Он вспоминал, как летал на бомбардировщиках. Ему, отчаянному с детства парню, трудно было пройти всю войну и ни разу не посамовольничать. И когда случалось такое, его садили — на время, конечно, — к пулемету, в хвост. Гиблое было место (трепаный хвост!), брони почти никакой — одна фанера. Как зайдет «мессершмитт» сзади, как врежет очередь — только щепки летят. Бывало, иной самолет дотянет до своего аэродрома цел и невредим, выйдет экипаж — кажется, все живы-здоровы, а в хвост заглянут — есть покойничек, так и сидит в обнимку с пулеметом (трепаный хвост!). Мой знакомый счастливо отделывался ранениями. С тех пор и вошли в его разговор грубые, как ругательство, слова: «Трепаный хвост!»