Ночные летние грозы — пора откровений. В такие ночи человеческая душа осознает гораздо больше, чем может сказать, чем способны выразить слова. Бури сдерживаемых чувств рвутся наружу, пробуждая понимание простых истин, их принятие, и, как ни странно, неся за собой спокойствие.
Сердце, будто метроном, отмеряет сменяющие друг друга такты. Тело будто сливается с инструментом и самой мелодией в единый организм, у которого есть лишь одна цель: звучать, отдавать окружающему миру ощущения нежных ласкающих прикосновений и свободы. Той самой, когда, кажется, еще немного — и ты растворишься в ветре, распадешься на миллион частиц и взмоешь в небо вместе с теплым воздушным потоком, чтобы там, в высоте смешаться с каплями дождя и вернуться на землю, обретя себя заново.
Мелодия наращивала звучность, постепенное неумолимое крещендо приближалось к своей кульминации, когда на меня, будто ведро холодной воды, обрушился звук открывающейся двери. Медиатор резко соскользнул по звонко и слегка обиженно тренькнувшим струнам. Я повернула голову ко входу, чтобы увидеть в дверном проеме незнакомую мне девушку, озадаченно смотревшую на меня. Первым, что отметило восприятие во внешности незнакомки, были глаза изумительно-чистого голубого оттенка с лазурной радужкой.
— Прошу прощения, — произнесла девушка, слегка растерянно оглядывая комнату. — Я думала, этот кабинет свободен.
— Так и есть, я уже заканчиваю, — кивнула я.
Кабинет действительно должен был быть свободен в это время. Я никогда не ставила свое имя в расписании индивидуального использования консерваторских помещений студентами. Предпочитала приходить во время «окна» или оставалась заниматься у себя в комнате. Все же не очень честно занимать кабинет, если он кому-то нужен для тренировок или сыгровок, при том, что у меня есть комната, полностью отданная в мое личное распоряжение.
— Тогда вы будете не против, если я зайду? — улыбнувшись, поинтересовалась девушка.
— Ни в коем случае, — ответила я и потянулась за чехлом от мандолины.
Черноволосая незнакомка, наконец, зашла в кабинет и, не колеблясь ни секунды, направилась к роялю. Подойдя к нему, она улыбнулась, провела ладонью по краю откинутой крышки, обнажающей струны, после чего откинула и ту, что закрывала клавиши, невесомо пробежалась по черно-белому ряду пальцами, не извлекая ни единого звука, и едва слышно счастливо вздохнула.
Я настолько погрузилась в созерцание немного странного, но такого искреннего поведения девушки, что забыла обо всем остальном, в результате чего чуть не выронила мандолину. Деревянная подруга, судорожно подхваченная, ответила мне тихим, но крайне недовольным гулом слегка затронутых этим движением струн.