Кукольник сидел нога на ногу, выставив вперёд тусклую шпору, и курил кальян. На плечи накинута дублёнка в пол, на пальцы нанизаны дутые увесистые кольца самоварного цвета, кончик бороды заткнут под широкий кожаный ремень.
– Не сомневался, что вы головастые пацаны, – грянул Кукольник вместо приветствия.
Сидящие по обе стороны Палочники раболепно заулыбались. Герман сел напротив и сказал:
– Хотелось бы сразу по деньгам договориться.
– Во-во, и я о том же подумал. Вы такую цену заломили! Жопа не слипнется?
– Грёзу вы предлагали за нас три миллиона.
– То Грёз. Грёзу это не надо было, а вам надо, – проницательно ответил Кукольник. – Я для чего, по-твоему, ехал через полстраны в этот тараканий угол? Чтобы соглашаться работать себе в убыток?
Герман рассмеялся ему в лицо:
– Не прибедняйтесь! Я знаю, сколько стоит билет на шоу. А собираете вы стадионы.
– Вы сами согласились на наши условия. А теперь отказываетесь. И как вам доверять? Не с того мы начинаем наше сотрудничество, – добавил Сергей.
Он эти реплики и придумывал. Близнецы уходили к морю, чтобы никто не слышал, и репетировали. Когда огни в бухте приобрели холодный оттенок, и начал срываться снег, Герман решил, что они готовы…
Заговорил Палочник – тот, которого они в первый раз видели в кузове, а не в баре:
– Вы малолетки. По закону вас нельзя заставить отрабатывать договорённости. Эксплуатация детского труда, типа. Думаешь, хозяин не врубается, что вы свалите с денежками, а договором подотрётесь? Слушай, а может, ты на это и рассчитываешь?
Этот второй Палочник смотрел ровно между близнецами, как будто кто-то стоял у них за спиной. Германа подмывало обернуться.
– Даже в голову не приходило. Но за идею спасибо, – ответил Герман подготовленной фразой.
Нет, не зря они тренировались. Голос звучал не фальшиво или заискивающе, а нормально.
Кукольник захохотал, всколыхнувшись всем телом.
– В голову не приходило, говорит! В голову… ой, не могу! В которую из двух? – Резко перестав смеяться, он добавил: – Миллион. Это моё последнее слово.
Герман молчал. Отвернувшись, он рассматривал танцовщиц, их завязанные глаза, расписанные пятнами Роршаха тела, нарочные причёски будто током ударило. Играл немецкий индастриал. В такт ему пульсировало освещение.
Представился спящий дом Грёз и записка, лежащая на заправленной кровати близнецов. Они не стали никого посвящать в суть плана. Грёз не принял бы такой жертвы. А вот если притвориться, что они ушли по собственной воле…
Когда Герман писал эту записку, то чувствовал себя взрослым и уверенным в своих силах. Не то что сейчас.