Кроме Эрика, у меня никого не осталось.
Опекунство Эрик оформил, хотя я долго не могла понять, зачем. Никаких нежных родственных чувств у него ко мне отродясь не было. Материальной заинтересованности тоже ноль, наоборот, одни расходы. Интереса ко мне Эрик не проявлял никакого, иногда даже и словом перекинуться вечером не считал нужным. Я была предоставлена самой себе, разрешения ни на что не спрашивала и о результатах своих похождений никогда не докладывала.
Так мы жили с ним несколько месяцев, пока я в конце мая не поехала с друзьями за город. Как обычно, не спросила разрешения и не предупредила. Просто накупили с ребятами колы, чипсов и сникерсов и рванули на Финский залив коротать белую ночь и встречать рассвет.
Телефон у меня сел и выключился ещё до полуночи. Мы промёрзли до костей, промокли и проголодались, но было весело. И одноклассник, который мне безумно нравился, и с которым я мечтала целоваться по-настоящему, даже попытался слазить мне под юбку. Огрёб по первое число, бедняга… Потом, правда, был прощён под честное слово, что больше не будет, и мы торжественно поцеловались, и он отдал мне свою долю шоколадки. И впервые после гибели родителей мне было хорошо.
Домой я вернулась только к вечеру следующего дня. Там меня ждал зелёный от ужаса Эрик.
Он молча отхлестал меня по щекам. Было больно, но я не плакала, только орала на всю панельную пятиэтажку, что в гробу я видала такого хренового дядюшку, лучше бы он меня в интернат сдал, чем так жить, а ещё лучше и вообще не жить…
Это теперь я понимаю, что двадцатилетний парень сам почти что ребёнок. И ничего удивительного в том, что справляться со свалившейся на него ответственностью у Эрика не было ни желания, ни сил.
А тогда я ничего не поняла. Я не поняла, почему бледный, взъерошенный Эрик после моих воплей отвернулся к стене, и у него слёзы из глаз полились. Не поняла, но испугалась.
«Да ладно тебе, не реви. Мне и не больно совсем».
Слёзы Эрик быстро вытер и ничего мне больше не сказал. Только утром, когда возился с кофеваркой, промямлил угрюмо: «Чувствую себя сволочью… Не пугай меня больше, хорошо?» А уж какой тварью чувствовала себя я, про то я ему не сказала. Но пообещала, что жить мы с ним будем дружно, и пугать его я больше не буду. На том и сошлись.
Я выросла. Эрик заматерел. Он никогда больше не позволял себе меня даже пальцем тронуть. Мы действительно стали друзьями. Быть ласковым дядюшкой у него не особо получалось, но он очень обо мне заботился. И он был совершенно прав: только у него под крылышком я могла быть относительно свободной. Попытайся я куда-нибудь уехать или просто устроиться на работу на стороне, мне пришлось бы представлять все положенные документы. А карта моего электронного паспорта перечёркнута наискось светло-жёлтой полосой: «ККМР, поднадзорная группа наследственного риска». Самая гуманная группа, самая невинная, но с таким паспортом я всего лишь половина человека. Это сейчас — гуляй-не хочу, паспорт мой никому особо и не интересен, пока я нахожусь под опекой надёжного родственника и под официальным надзором питерской дружины.