— Это как? — осторожно уточнила я, совершенно не желая, чтобы она тут внезапно что-то припомнила.
— Мне сейчас так плохо… Так больно, обидно, гадко… И это ощущение очень знакомое, будто я себя так чувствовала и раньше, часто и подолгу, — сообщила Вероника, шмыгая носом. — Но всё время, пока я здесь, никто ни разу со мной плохо не поступал. Значит, это было в прошлой жизни…
— Тогда и вспоминать не стоит. Давай лучше полечим тебя. Сядь прямо.
Вероника выпрямилась, убрала с лица волосы. Я принялась промывать рану и смазывать ушиб. Вероника молчала, только слёзы капали.
— Не плачь больше. Эрик сейчас со всем разберётся.
— Вот этого-то я и боюсь, — вздохнула она. — Он же о себе вообще не думает, никогда. Только хуже себе сделает.
Не будь Вероника такой опасной кикиморой, я бы со спокойной душой оставила Эрика на её попечении. Был бы мой дядя и вовремя накормлен, и ухожен, и заботливо обласкан, не то что с его вечными чумовыми дамочками.
— Не бойся за него, — проговорила я, вспомнив слова Макса. — Эрик ничего не боится, и ты не смей бояться.
Она тяжело перевела дыхание и кивнула.
— Сколько мне ещё тут сидеть? — спросила она.
— Раз Эрик сказал нам быть здесь, надо его дождаться.
Я как раз закончила обработку, когда в коридоре послышались шаги, и в каморку вошёл Марецкий, а за ним Эрик.
Вероника напряглась, но не шевельнулась и смотрела на Алексея в упор.
Тот казался раздосадованным.
— Послушай… — сказал он, обращаясь к Веронике.
Она резко встала, не сводя с него глаз.
— Я не должен был этого делать, — проговорил Лёха. — У меня… впрочем, как у многих из нас… сегодня был очень паршивый день. Пропал наш товарищ, мы уже сутки на ногах, а ничего ещё не ясно, и ничего не закончилось… Это я для того говорю, чтобы ты поняла, почему. Дело не в тебе, а в том, что я не справился с нервами. Я не должен был говорить тебе то, что сказал, и не должен был распускать руки. Я виноват. Постараюсь, чтобы это никогда не повторилось.
Он говорил простые и очень правильные слова. Слова, к которым было невозможно придраться. И к интонации было не придраться, и к выражению лица. И я совершенно не могла понять, почему моя неприязнь к Алексею нисколько не ослабевает.
Вероника продолжала смотреть на него всё так же пристально. Без страха и без ненависти, но тревожно и устало.
— И что ты от меня хочешь? — хрипло спросила она.
— Ничего, я просто извинился. Можешь дать ход жалобе, это будет поделом, — серьёзно сказал Марецкий.
— Какой жалобе? — удивилась Вероника.
— Сегодняшней, — усмехнулся Марецкий и взглянул на меня. — Лада, мы можем поговорить?