Сидим с Серегой, навастриваемся ухом на шорохи ночи, ждем чего-то страшного. Тишина. Струят свет звезды, и чудится: прилетела на осокорь неведомая птица, сидит невидимо среди ветвей, жмурится от пламени. А по речке ширятся, разгуливаются рыбьи свадьбы.
К полуночи выйдет степью к Лысой горе волк, постоит, четко выделяясь на звездности ночного неба, спустится с макушки вниз, побредет через луг к нашим мазанкам с надеждой на счастье. В лесу у волка — дети, их надо кормить. Волк пришел за добычей. Но он приходит уже не первый раз и мы, наученные его прежними набегами, держим сараи на крепких запорах.
Обойдя двор за двором все Лысогорье и ничего не добыв, волк вдоль речки выкрадывается к нашему костру, постоит, попыхивая из тьмы глазами, уходит в буерак и там, прячась в черной жути его, начинает выть и воет долго, грозясь и жалуясь.
Сидим с Серегой, слушаем, как всхрапывают зачуявшие волка лошади, а Лысогорье, мое Лысогорье — вот оно за лугом на взгорбке. И видно, хорошо видно: идут по хребтине взгорбка к речке мазанки, чтобы встать у берега ее, глядеть на воду и думать, думать... И в окружении трав, в безмолвии звездной ночи слышно, как прорицает тишина.
Брязнулся в траву прилетевший на свет костра жук, завозился, зашелестел крыльями. Порскнул из-под куста заяц — кто-то напугал его. Под Лысой горой заполошно — бесовски захохотал филин, и вспугнутое эхо долго носило по округе жуть его хохота.
Мгла на востоке поредела, разжижилась. Зари еще нет, но по всему видно — скоро загорится она, вестник солнца. Похрапывая, пасутся лошади. На отдалении, страшась костра, попискивают комары, спокойная без надрыва печаль кутает землю.
Закричали, сообщая о рассвете петухи.
И вот уже видно — горит за полями заря, и сумрак, весь сумрак, сколько его есть вокруг, хлынул к ней — залить, загасить, сберечь землю для ночи, но заря не поддается ему, горит и с каждой минутой горит все яростнее и наконец, разгорается в солнце. Долгая, как семейная жизнь, ночь окончилась, ушла, уступая место сошедшему с небес на землю утру. Мы затаптываем с Серегой остатки прогоревшего костра и по серым от росы травам гоним лошадей домой. Они сыты, они снова готовы работать.
Ах, эти ночевки в степи, когда все сливается, укрупняется, придвигается, когда все вокруг перестает быть самим собой, обыденным, обволакивается чем-то незримым, таинственным, одушевляется, и сам ты становишься каким-то другим, в тебе всплывает что-то таимое, ночное, ты как бы становишься частицей и степи, и ночи, когда горят глаза тревожно стучит сердце, и тьма смотрит на тебя со всех сторон: смотришь и ты, смотришь сквозь тьму, словно там, во тьме, есть нечто живое, ждущее, и ты должен увидеть его первым, предупредить его приближение.