— Вот теперь хорошо, теперь я могу ехать дальше, — и ставлю свой стакан на стол, встаю со стула. — Ты поцелуй меня, Вера, ты ведь меня сегодня и не поцеловала ни разу...
Обнимаю ее, наклоняюсь, прошу:
— Ты не провожай меня. Мне будет тяжело видеть, что ты остаешься, а я уезжаю. Прощай, Вера, и думай иногда обо мне. Дорога долгая, и она легче одолеется, если я буду знать, что ты обо мне думаешь.
— О ком же мне еще думать, если не о тебе. Ты взял меня всю, ты выпил меня до донышка.
Я еще раз поцеловал ее и вышел. Машины моей почему-то не было, и я не знал, где искать ее. Погода изменилась. Была уже зима, шумел ветер. В темноте степи бесилась сошедшая с ума вьюга. Слышался вой, обыкновенный волчий вой. И было не понять, откуда взялся он, ведь давно уже в нашей степи убили последнего волка. Из белой тьмы вывернулся вершник, крикнул:
— Возвращайся назад. Край непроезжий. Дальше дороги нет.
Повернул коня, засмеялся и пропал в метели. В разрывах ветра еще некоторое время жил его удаляющийся хохот. Было холодно и некуда было идти. Кругом была тьма. Потерянно ныли телеграфные столбы. Кто-то кричал и звал меня. Вроде Вера, а вроде шофер мой, разве распознаешь за непогодой, кто там кричит в пурге, в накалившемся бешенстве снега... Из тьмы, из черного холода кто-то вышел, встал рядом, осторожно коснулся моих волос.
— Идем, я выведу тебя на свет.
И я очнулся, открыл глаза.
— А, это ты, Тося.
— Ты задремал... Я вошла, а ты — стонешь. Я тебя и разбудила.
— Мне снилась зима, ночь, метель и в метели — я. И еще кто-то. И я не знал, куда идти мне, а вокруг — темнота и вертящийся снег. И еще — волчий вой, и чей-то хохот.
— Но теперь ты проснулся, и все опять встало на свои места.
— Да, все встало на свои места, — я проснулся.
— Может, тебе все-таки постелить?
— Нет, нет, спасибо, я сам.
Закрыл глаза и слышу — выжалась и поползла по щеке к подбородку слеза. Тося, видимо, увидела ее, наклонилась, поцеловала меня в лоб.
— Ну что ты? Успокойся, устроится все... Ну вернули, ну и что? Первый раз, что ли? Напечатают, придет время. Твой день еще впереди.
Хорошо, хоть она верит, не то бы и жить нечем было... Руки мягкие и голос нежный, как у мамы когда-то:
— Перетрудился ты. Отдохнешь денек-другой и все будет хорошо.
Я поежился под ее руками, негромко сказал:
— Да, да, все будет хорошо... Ты иди, ложись спать,— и плотнее закутался в плед.
В верхнее стекло окна видно было: вспыхнула и прокатилась над городом звезда, и долго таял и мерцал во тьме оставленный ею огненный росчерк.