— Стряпалась нынче.
— Горько, Вера: уходит из крестьянской избы хлебный дух, привозным хлебом жить стали. Да и жить-то некому, пустеют наши деревни. От Лысогорья и сараюшки не осталось, одно кладбище да и то с неухоженными могилами. Сказать бы об этом достойно с отстоявшейся болью.
— Скажи, можно же сейчас. В газетах такое пишут, читать страшно.
— Сказать-то можно, Вера, да сила ушла, растрачена на ненужную, пустяшную драку... А время, ты верно говоришь, пришло на слово легкое, разговористое, крикливое пришло время. Намолчались, выговориться спешим. Тревожусь, не отойти бы, как всегда, одним разговором. Покричим, покричим да к изначальности-то и вернемся — перестроились, дескать.
— Что ты! — ужахнулась Вера. — Если и нынче сорвется, как же тогда жить, на что опираться, верить во что? Ведь последняя надежда.
— Всякое может быть, Вера. Сперва-то вон было как посветлело, широко вожжи отпущены были — скачи во весь опор, а ныне опять удила в рот суют, губы рвать начинают. Боятся власть упустить. Объединяются, лозунгами крикливыми огораживаются: не поступимся принципами... Драки бы не было, большой драки. Сколько же можно литься крови. И почему нам, русским, так щедро кровавая дорога вылегла. Сколько отдано войне, не меньше — тирану. Такое ощущение, что вокруг все бензином улито, чиркни спичкой и — запылает. Еще одной крови, еще одного пожара нам, Вера, не выдержать — душа изойдет. И так ее ой как мало осталось. Такая ненависть, такое зло вымахрилось, того и гляди вцепимся друг дружке в горло и начнем грызть.
Я дернул рукав, поглядел на часы:
— Поздно уж, прощаться пора. — И попросил: — Дай мне, Вера, кислого молока.
А она смотрит на меня изумленно и моргает, моргает:
— Но у меня же нет коровы. И никогда не было, ты же знаешь, ты же помнишь.
— Жаль. Я уезжаю и перед отъездом с удовольствием выпил бы стаканчик. Очень хочется... А тебе, Вера, никогда не хотелось... кислого молока?
Она поняла, вспомнила, просияла улыбкой:
— Хотелось, очень хотелось!
И набросила на плечи платок, засобиралась у порога. Голос ее спешил, рвался:
— Я сейчас... Я побегу, достану, и мы попьем вместе.
И взяла с лавки кувшин.
Я смотрел в окошко и видел, как идет она и светится среди обступающей ее тьмы. Из черной ночи навстречу ей выступают дома. Вера стучит в окна, что-то говорит и идет дальше. И дома сейчас же пропадают, перестают быть видимыми, видна только Вера. Я мысленно тороплю ее:
— Скорее, скорее, я могу не дождаться.
Закрываю глаза и чувствую — Вера рядом. Она пришла и в руках у нее целый кувшин ряженки. Я наливаю стаканы. Мы пьем, и я наливаю еще. Говорю: