А это надгробие ее матери. Тоже след в моей жизни оставила, не зарастающий, болевой след.
А это камень татарина-старьевщика.
Раз в месяц, а когда и в два месяца раз приезжал он к нам на Лысогорье, привозил в телеге глиняные свистульки, размалеванные с дудками пузыри и мечту всех мальчишек — стреляющий пробками револьвер. Подержать такой и то — радость, а заиметь — настоящее богатство. Но и сколько разного тряпья за него нужно было отдать! А тряпье в доме самим нужно было... Теперь бы его, татарина нашего детства, все бы с револьверами ходили.
А вот и еще камень: «Верочка Дугина». Всего два слова, а за ним — большой, напряженный кусок жизни: любовь юноши, ставшего благодаря ей взрослым, взрослым душой, мыслями, поэтическим словом. И я низко и благодарно кланяюсь истлевшему праху твоему, Вера. Спасибо за все и за все прости.
А это горький камень Аркадия Бухарицына, человека глубокой души и некрепкой юли. И тебе низкий поклон мой, Аркадий. Ты дал мне пример восторженного отношения к литературе. Спасибо, что ты встретился мне, без тебя моя жизнь была бы беднее, обделеннее.
А это особый, таимый ото всех камень. Торчит в сердце неистлевающей занозой, тревожит давними, выплеснувшимися из сердца болевыми стихами:
Сколько видеть тебя зарекался
На проклятом твоем берегу.
И открещивался,
И отрекался,
Но прожить без тебя не могу.
Ты из света и грязи слеплена.
И чего в тебе больше, как знать?
Но готов,
Позови только,
Слепо я
За тебя мое сердце отдать.
Как сдержаться, тебя,
Вот такую:
Всю в вилюжинах, —
Не убить?
Ненавижу тебя,
И ревную,
И до смерти буду любить.
Все к тебе позаказаны тропы,
Ты на страшном стоишь берегу.
Через стынь воды,
Через пропасть,
Только крикни,
И — прибегу.
Не могу я тебя не видеть,
А увижу, готов убить.
Это каторга — так ненавидеть,
Это каторга — так любить.
Нет, это шевелить нельзя: безумие опасно трогать, вдруг оживет, поднимется во весь свой страшный былой рост... Однако, спасибо и ему, этому таимому ото всех камню, спасибо, что был и оставил в душе не зарастающую, все еще кровоточащую мету.
А вот и еще и еще меты. Это светлые пирамидки тех, с кем проводил недремные ночи в нашей комнатке в Саратове. Боже, какие мы были восторженные и уверенные в себе! Паруса наши были распахнуты широко и впереди виделось нам море, но ветер во многие из них так и не подул, и корабли остались стоять у берега, а волны жизни бежали и били в борта, дотрепывая и добивая их.
Надгробья, надгробья... Всем вам поклон мой, родные мои. Вы сделали меня человеком, вы взрастили меня, подарили мне свои судьбы, свои характеры. Без вас не было бы и моих книг. Люди рождаются и умирают, но нескончаемо течет река жизни.