Вечером Серый вышел на опушку и воинственно, и ликующе выдохнул из себя в холодное лицо пришедшей ночи:
— Иде-е-ем!
Он звал свою стаю.
Сейчас он соберет ее, спустится с нею с горы, войдет в село, и люди узнают глубину его ненависти к ним.
— Иде-е-ем! — самозабвенно кликал он.
И знал: сейчас закричит, отзываясь эхом на разные голоса, лес: когда зовет вожак, волки приходят.
Но в лесу было тихо.
И степь, уходя в ночь, не посылала ответа.
Серый позвал еще раз.
Громче.
Настойчивее:
— Иде-е-ем!
Но вокруг была все та же тишь, было все то же безмолвие, лишь где-то в березняке заверещал как ребенок схваченный кем-то заяц.
Серый легкой трусцой побежал вдоль леса: если волки дневали в лесу и уже ушли в степь, на снегу остались их следы, по ним он увидит, куда ушли они, и найдет их.
Следов из леса не было.
Но ведь волки могли ночевать и в овраге.
Или у Лысой горы.
Или в распадке у Гореловской рощи.
Серый был легок на ногу и за ночь обежал всю округу — волчьих следов нигде не было. Усталый возвращался он домой на рассвете, когда вдруг увидел впереди у опушки след.
Наконец-то!
Один нашелся.
Пусть пока один... Вдвоем они отыщут остальных и соберется стая.
Но глаза Серого, только вспыхнув, сейчас же потухли: это был оставленный им след. Зато у оврага завиднелся еще один след, и глаза волка опять зажглись надеждой. Напрямую по снежной целине помчался он к оврагу.
Но и это был его след.
Серый метался, еще не зная, что так будет теперь всегда, что теперь он всегда будет видеть в лесу и в степи только свой след, что прошлой зимой он потерял не только Волчицу.
Серый еще не знал, что он остался один.
Вообще один.
Серый еще не знал, что он — вожак, не имеющий стаи.
Он понял это позже, уже в середине зимы, не раз исколесив лес и степь вдоль и поперек. И в лесу, и в степи он видел только свой след, и когда он понял, что остался один, горе вошло в его глаза и навсегда окрасило их в красный цвет, в цвет крови. Утром взошло солнце и увидело его на вершине Лысой горы совсем седого и не удивилось: мало ли от чего седеют волки.
С этого дня Серый жил уже без надежды на встречу с себе подобным. Он был дик и темен и на все вокруг накладывал отпечаток чего-то дикого и темного, и даже тучи, проплывая над ним, становились темнее. И только в метельную пору, в призрачный час пурги, когда ветер вздувал и крутил снег, Серый преображался. Чудилось ему, что это не ветер воет, плутая в чаще простуженного леса, а кто-то из его стаи тоскует и зовет:
— Приди-и-и!
И Серый вылезал из-под ели в белую крутящуюся муть, откликался:
— Иду-у!