Чебурашка – очень интересный персонаж. Примечателен он тем, что символизирует ребёнка, оказавшегося в мире взрослых, которые не уверены в себе и потеряны, то есть сами как дети, но только без свойственной детям радости и уверенности в себе. И они не знают, что с этим ребёнком (Чебурашкой) делать! Он для них – неизвестное существо, практически как для многих наших родителей из девяностых. Они не знают, как дальше жить, они не нашли себя и даже друзьями-то обзавестись не сумели, куда уж им воспитывать детей. А ведь тот, кто психологически не был ребёнком, не прожил эту часть себя, в дальнейшем не сможет адаптироваться к миру и чувствовать себя защищённым… Чебурашка в их мире одинок и не нужен, потому что они и сами ощущают себя лишними.
Образов отделённого от “правильного и удобного ребёнка” шалящего дитяти в советских мультиках и сказках очень много. Капризничает и балуется не Верочка, а обезьянка Анфиса; Попугай Кеша – альтер-эго правильного мальчика Вовки, который только и делает, что учит уроки и даже не смотрит телевизор; мыши и кот Леопольд – из той же серии. Задача у этих мультиков вроде бы была в том, чтобы советские дети стали такими, как Вова, и не стали такими, как Кеша. А происходило ровно наоборот! Ну, кто помнит серенького мальчика Вову? Кто помнит унывающего Гену? Все помнят Шапокляк! Анфиску! Карлсона! Кузю! Мышей! Котёнка Гава! Кешу!
Сценаристы и писатели заложили в мультфильмы вовсе не воспитательный оттенок “будьте собранными, ребята, а не как эти”, а напротив – крик души детей, потерявших детство и радость. Какой образ семьи мы видим в советских мультиках? Часто это семьи “однодетные”, где замотанные родители с утра до ночи трудятся на предприятии, а ребёнок предоставлен сам себе и часто обслуживает дом, при этом без надежды получить хоть каплю внимания и теплоты от родителей. Вспомним, например, фразу мамы Дяди Фёдора: “Я так устаю на работе, что даже телевизор нет сил смотреть”. А мама Наташи в мультике “Домовёнок Кузя”: единственное, что мы слышим от неё – сухое “умница, дочка”, лишённое теплоты и искренней похвалы. На второго ребёнка нет ни сил, ни времени, ни желания, да и первый смотрится как часть советского интерьера в стиле “положено иметь”, будто не с желанием его “заводили”, а потому что у всех сервант и у нас сервант, у всех ребёнок и у нас ребёнок. Или, напротив – поздний единственный и перелюбленный.
Вместо целостной личности, где внутренний Ребёнок проявляет себя в творчестве, а внутренний Взрослый выбирает, где это творчество проявлять, советское общество воспитывало человека с гигантским внутренним Родителем, который блокировал самостоятельные решения страхом выпасть из повестки дня партии, социума, собственных родителей. Для партии и государства живая творческая свободная энергия ребёнка – угроза, которую надо запереть в клетку.