За своими мыслями, и обидами Флор Федорович прослушал скрип шагов, кашляние и едва не налетел на какого-то дюжего в длинном извозчичьем тулупе. Флор Федорович оторопело попятился в сугроб, взглядывая вверх, и неожиданно признал за усами и бородой Жардецкого. Ну сдохнуть ему, коли не Жардецкий! Эк мороз разукрасил! Усы, борода — под коркой льда. Широкий раскидной ворот тулупа тоже весь в белой обильной изморози; солдат-' ская папаха на самых бровях; взгляд строгий, резкий. Жардецкий на миг задержался, пытая взглядом Флора Федоровича, узнал, отшатнулся, припал к карману тулупа, но тут же осекся — Флор Федорович раньше и проворнее расстегнул, а точнее, распахнул, кобурную коробку маузера.
Жардецкий аж полез спиной в сугроб. Всхрапнул, глаза округлились, бессмысленные. Что-то буркнул нечленораздельное. Приготовился пулю ловить.
Но Флор Федорович только выматерился — грязно, по-солдатски, — и зашагал себе, кося глазом за спину: плечи чуток развернул, пальцы на рукоятке маузера — на всякий случай отщелкнул предохранитель. Очень удивился себе: что это с ним, Флором, вот взял и не задержал Жардецкого, а ведь первый враг народной власти, самая что ни на есть опора колчаковского режима. После Пепеляева — надежда всех сибирских кадетов. Выматерился уже вслух, не про себя, и добавил:
— Осади, Флор! Не палач ты, не марай кровью руки, не для тебя это!
Добавил громко, аж собака взбрехнула за забором. Тут, в Сибири, заборы как стены: высоки, ни щелочки — свой мир за ними.
Флор Федорович удивился на собачий брех: вроде всех пожрали и постреляли, а тут, гляди, рычит… Залюбовался забором: «шкура» у него серебристая, по солнцу — в искрах. Захотелось огладить: до чего ж чистая!
Город, как это бывает в морозы за тридцать градусов, — под жидким рассолом. Туман не туман, а рассол и есть. И солнце — нет ни тепла, ни настоящего блеска.
И уже не пряча настороженности, Флор Федорович крутанул и замер: не было за спиной Жардецкого, вильнул, видать, в первый проулок, гнида кадетская! Пусть, пусть погуляет, разве не того ты хотел! Пусть теперь им большевики займутся. Пусть поупражняются в сыске, мать их с красной звездой и Лениным!.. Скосил глаза на дорогу: клубом пара наехали розвальни с тремя красногвардейцами и ящиками, обитыми металлической лентой. Винтари у всех наизготове, морды малиновые, наморщенные ветром. Что-то крикнул один. Флор Федорович досадливо махнул рукой: не до тебя. Тряско подпрыгивают ящики — гляди, столкнут Красную Гвардию.
Гаркнули в три глотки: «Эх, яблочко, куды ты котишься? В губ-чека попадешь — не воротишься!..»