— Нет, у меня нет парня. А у тебя?
— Я ведь уже говорила, что мне тринадцать, верно? У многих ли людей моего возраста есть бойфренды?
— А, точно.
— У многих людей в восьмом классе есть бойфренды?
Я надеялась, что она забудет, что спрашивала меня.
— Понятия не имею.
Я на самом деле совершенно не имею понятия.
— Цифры, — говорит она, склонив голову набок, и мне хочется рассказать ей, кто я и чем занимаюсь. Я бы не стала, конечно, она слишком молода. Хотя она и кажется более взрослой, чем я.
— Когда я училась в средней школе, ни у кого из моих подруг не было парней. А если и были, то это были друзья, оказавшиеся мальчиками.
— Но это было очень, очень давно.
— Я не старая, чтобы ты знала. Мне всего тридцать один год.
— Это значит, что тебе было тринадцать лет восемнадцать лет назад. Восемнадцать лет. Это почти в два раза больше, чем я прожила на свете!
Я не знаю, что на это сказать. Такое ощущение, что это было не восемнадцать лет назад. А восемнадцать лет — это много или мало? Насколько другими сейчас стали дети? Насколько они отличаются от нас в их возрасте?
— Лучше иметь тысячу долларов или спасти случайную тысячу человек во Второй мировой войне? — внезапно спрашивает Пайпер.
Я вырываюсь из размышлений о том, как быстро летит время, и сосредотачиваюсь на ее новом, случайном вопросе.
— Люди. Одна тысяча человек стоит намного больше тысячи долларов.
— Но ты не можешь выбрать, какие именно это будут люди, так что ты могла бы спасти Гитлера и его друзей. Ты просто не знаешь, — говорит она, разведя руки в стороны и пожимая плечами.
— Оу, — говорю я и снова обдумываю этот вопрос.
— Я бы выбрала деньги, потому что ты можешь взять деньги и с их помощью помочь этим людям.
— Я не уверена, что тысячи баксов намного хватит.
— Но если бы Вторая Мировая война только закончилась, то это были бы большие деньги.
Мне ни за что не выиграть этот спор. Я улыбаюсь и говорю:
— Да, ты права. Если бы Вторая Мировая война только закончилась, я бы взяла деньги.
Пайпер выглядит удовлетворенной моим ответом. Может, потому что она заставила меня согласиться с ней.
Кто-то колотит в мою дверь. Дверного звонка было бы достаточно. Я смотрю на часы, сейчас половина восьмого.
— Это мой папа, — говорит Пайпер и вскакивает на ноги.
Мы с Пайпер добираемся до двери одновременно. Моя рука тянется к дверной ручке первой, но ее ладонь оказывается поверх моей, и она не убирает ее.
Мы открываем дверь, и мужчина, которого я видела раньше на заднем дворе, стоит на моем крыльце, нахмурив свое великолепное лицо.
У него такие же глубокие темные глаза, как у Пайпер. Подбородок у него волевой и покрыт щетиной. А еще я обращаю внимание на сильные руки.