Космическая квадрига, которой правит не познаваемая чувствами Причина, никогда не изображалась в священной иконографии. Последняя всегда ставила во главе этой символической упряжки видимого бога. Члены секты Митры, как и древние персы, поклонялись Солнцу, которое каждый день пересекало на колеснице пространство небесного свода и в сумерках спускалось, чтобы погасить свои огни в океане. Когда оно появлялось на горизонте, его светлые лучи обращали в бегство духов тьмы, и оно очищало творение, которое возвращало к жизни своим сияньем[32]. Именно поэтому его почитали под именем «Восходящего Солнца»[33]. Подобным же образом поклонялись Луне, которая проезжала в высших сферах на повозке, влекомой белыми быками. Это сельскохозяйственное животное-производитель в целом было соотнесено с данной богиней, которая ведала произрастанием растений и рождением живых существ [34].
Таким образом, стихии не являлись единственными природными объектами, обожествляемыми в мистериях. Светоносные боги, оплодотворяющие природу, в неменьшей степени почитались в них, так же, как и в первоначальном маздеизме, но те представления, которые арии с ними связывали, претерпели глубокие изменения под влиянием халдейских учений.
Как мы уже говорили, старые верования персов подверглись в Вавилоне сильному влиянию научной, по внешнему своему виду, теологии, и большинство иранских богов было отождествлено со светилами, которым поклонялись в долине Евфрата. Таким образом, они восприняли новый характер, совершенно отличный от их первоначальной природы, и даже их божественные имена получили и сохранили, придя на Запад, двойное значение. Магам так и не удалось согласовать эти новые доктрины со своей старой религией, так как семитская астрология во многом была несовместима с иранскими натуралистическими представлениями, равно как и с греческим язычеством. Но, рассматривая эти противоречия лишь с точки зрения простых различий в уровне познания единой истины, жрецы дозволяли лишь избранной элите приобщиться к маздеистским учениям о происхождении и конце мира и человека, тогда как остальной массе приходилось довольствоваться ослепительным внешним символизмом, навеянным мировоззрением халдеев. Астрономические аллегории скрывали от любопытства профанов истинное существо священных понятий, и надежда на полное просвещение, откладываемое на долгий срок, поддерживала пылкость веры гипнотическим соблазном тайны [35].
Наиболее могучими из этих звездных божеств, которых призывали преимущественно и которым предназначалась большая часть приношений, были Планеты. В соответствии с астрологическими учениями, за ними признавались такие свойства и отношения, основания для которых зачастую ускользают от нас. Каждая из них правила одним днем недели, каждой был посвящен свой металл, каждая находилась в связи с определенным уровнем посвящения, и число их придавало цифре «семь» особую религиозную силу[36]. Согласно поверью, души, нисходя с небес на землю, получали от каждой по очереди ее качества и ее страсти. Их часто изображали на памятниках — либо в виде символов, которые ассоциировались со стихиями, составлявшими тот или иной образ, или с жертвами, приносимыми в их честь, либо в облике бессмертных, заседающих в собрании на греческом Олимпе, — Гелиоса, Селены, Ареса, Гермеса, Зевса, Афродиты, Кроноса[37]. Однако эти изображения имеют здесь совершенно иную ценность, по сравнению с той, что признавалась за образами Ахура Мазды, Зервана и других маздеистских богов. Их не рассматривали более в качестве олицетворений Неба или бесконечного Времени, но видели в них лишь сияющие звезды, чей путь через созвездия можно было проследить. Такая двойная система интерпретаций применялась, в частности, к солнцу, которое либо отождествлялось с Митрой, либо воспринималось вне связи с ним. В действительности в мистериях существовало два солярных божества, одно — иранское, унаследовавшее Хварно персов, другое — семитское, заместившее собой вавилонского Шамаша, отождествляемого с Митрой[3Щ.