Господи, стыд-то какой! Но раз уж решила, чего на попятную идти? Пусть знает, что от меня лучше подальше держаться.
– Что, когда он приходил? – тем более что ему интересно. Словно чувствует, какую я борьбу с собой веду и на пару шагов ближе подбирается.
– Я его на пороге с чистой одеждой ждала. Запрещала в комнату заходить, пока в пакет рабочие вещи не сложит.
Вот вам и суровая правда. Я в тот момент болезни проиграла, а Борька перестал верить, что когда-то мне лучше станет. Катьку встретил, наверное, именно этим его задержки на работе и объясняются. А я все генералила, прозевав тот момент, когда в сердце супруга места мне совсем не осталось.
Ну, как? Понимает теперь Гриша, как опасно в такой, как я, женщину разглядеть? Уж до того момента, пока Рудольф Геннадьевич мое исцеление документально не подтвердит. Справкой какой или одной лишь корявой записью в медицинской карте.
– Напугать меня решила? – нет, не дошло. Вон, даже руку на плечо мне положил, предварительно наряд мой в порядок приведя. В кофту закутал, пояс потуже завязал, а мне вовсе не от этого тепло. И не в вине дело… В глазах его, ясных, совсем неиспуганных, а, напротив, какой-то решительностью горящих.
– Я ведь не в любви тебе признаюсь, Стеша. И под венец не тащу, – произносит, а когда сам понимает, какую глупость сморозил, еще шире улыбается. – Я лишь признаю очевидное – мне с тобой хорошо. Говорить, смотреть на тебя, узнавать – нравится мне все это. И всего лишь. А ритуалы твои… Мне иногда кажется, не будь их, я бы сейчас эту чушь романтическую не нес.
И как реагировать? Мне под силу только одно – молчать, пока затуманенный рассудок смысл слов его пытается переварить. Молчать и еще больше пьянеть, как в замедленной съемке наблюдая за мужчиной, что расстояние между нашими лицами сокращает…
Гриша
Не пробовал я губ слаще. Разные были: пухлые, тонкие; красной помадой обведенные или слегка бесцветным блеском тронутые; те, что и целовать совсем не хотелось, и те, к которым припадал с удовольствием. А вот таких, чтоб стоило их коснуться, и сладость на кончике языка почувствовать – впервые. И пусть не сладкоежка я, а остановиться не могу. Счет времени потеряв, терзаю ее рот и как шальной только одну мысль в мозгу своем прокручиваю: «Отвечает!». Пальцы свои в мои волосы запустила и даже не пискнула, стоило мне нетерпеливо ладонью по спине ее пробежаться. Ни останавливать не пытается, ни притормозить, ни осмыслить, что прямо сейчас наш утренний разговор всякий смысл потерял. Да и был ли он изначально, смысл-то этот? Признать пора – как бы ни сопротивлялся я собственным желаниям, рано или поздно все равно бы сорвался.