– Поговорить нам нужно, Стеша, – Полонский, все такой же мрачный, пену, с моих рук в канализацию уплывающую, взглядом провожает, и чему-то горько усмехнувшись, на кухню ретируется. И к лучшему. Поговорить, так поговорить. Я все равно собиралась!
Гриша
Нечего, говорит, спасать. Конечно! Видел бы Ромка, как Борис ей букет вручал! Настойчиво так, всем своим видом говоря, что дальше разговор о высоком последует. А если людей не связывает ничего, разве зря в минус двадцать под снегопадом морозиться станут? Вот и я думаю, нет.
– Я готова, Гриш, – слышу, как Стеша стул от стола отодвигает, и от окна отхожу, лишний раз не желаю сутулую спину соперника взглядом буравить. Ждет ведь! Наверное, будет помогать ей вещи перевозить… Да плевать.
Зашториваю окно, будто иначе он свидетелем моей личной драмы станет, и кружку горячего чая перед женой ставлю. Замерзла небось, вон как улыбается, жадно кипяток хлебая.
– Как сеанс прошел? – господи, начерта тяну? Нет бы сразу сказать: « Стеша, я не дурак, понимаю. Отговаривать не стану, развод оформим быстро».
– Хорошо. А у тебя как на работе? – вот и она не лучше. Ей там поклонник скоро серенады горланить начнет, чтоб хоть немного в танце согреться, а она мою светскую беседу поддерживает. Неспешно конфету разворачивает и неторопливо ее пережевывает. Может, Борьке так мстит за те четыре месяца, что он ей нервы трепал?
– Отлично. Сегодня вот контракт с одним офисом заключили. Так что дел невпроворот.
Только заниматься ими буду уже не я. Надеюсь, Иванов ничего не напортачит…
– Вот и здорово. Гриш, может, ты есть хочешь? А то я расселась тут…
– Ничего страшного, – жестом призываю ее не суетиться, ведь кусок в горло все равно не полезет, и рукой на собственный страх махнув, все-таки напротив нее устраиваюсь. Хватит, больше медлить нельзя. – Стеш, думаю пришло время нам случившееся обсудить. Я человек вспыльчивый, признаю… – исповедь свою начинаю, а Стеша впереди паровоза мчится:
– Знаю, Гриш, некрасиво я с тобой поступила. Три дня мучаюсь, ума не приложу, как разговор начать. Подожди.
Отставляет чашку, чуть набок голову склонив, глаза на свои руки опускает и явно силится слова подобрать, пока зубы ее безжалостно нежные губы мнут. Извелась, бедная. Того и гляди, разревется.
– Я понимаю все, – а значит, обязан я ее поддержать. Ведь, по сути, ничего она мне не обещала, наоборот, отнекивалась, да я напором взял. – Ничего страшного не случилось, Стеш.
Я ее ладошку в своих прячу и до того отпускать не хочу, что стоит ей выдохнуть и улыбнуться, боль, что люди душевными муками прозвали, меня хлеще физической скручивает. Может, зря я от ужина отказался? Пусть бы мерз этот Борька на ветру, а я хоть немного эту агонию продлил? От него бы не убыло, у них этих ужинов совместных впереди целая тьма, пока очередная Катька на горизонте не мелькнет… Нет, рвать, так рвать.