— Амрита, что вы делаете?
В ответ на это чёрный проём немного расширился. Из него выступила нога, одетая в бежевые мягкие штаны и вязаный носок. За ней появилось всё тело. В свитере. В том самом. Светлом, вязаном, укутавшем стройную фигуру до середины бедра. Волосы цвета тёмного шоколада теперь были рассыпаны по плечам тяжелыми волнами.
Мэтт моргнул. Прошел взглядом по женской фигуре от носков до вязаной горловины и вернулся к носкам. Кто эта уютная вязаная плюшка, и куда она дела Амриту? С безжизненным выражением лица она прошла мимо, шагнула в гостиную, вяло хлопнув по выключателю. И скрылась из виду. Заработал телевизор, а Мэтт всё так же продолжил стоять на пороге.
Это не нормально.
Нет, не то, что он остался на пороге и про него будто забыли. Такое могло бы случиться, даже если бы по полу всё еще стучали каблуки, а бёдра в тесных брюках деловито виляли, пока их хозяйка включает чайник и сыплет в чашку концентрат имбиря. Но каблуки не стучали, бёдра не виляли, а в кухне стояла темнота. Амрита не пошла туда даже чтобы устроить тропики.
Мэтт сдвинул брови и без стеснения шагнул к проёму гостиной. Остановился возле откоса. Неважно, что его не пригласили.
Комната оказалась просторной, такой же светлой, как кухня, с диваном, толстым ковром, несколькими полупустыми полками и телевизором на стене. Примерно так выглядят гостиные в каталогах мебели. Радиатор с горящим индикатором возле дивана такой же посторонний в этой стерильной комнате, как и его брат в кухне.
Амрита забилась в угол дивана, поджав под себя «вязаные» ноги и привалившись к подлокотнику. Ладонь, наполовину спрятанная рукавом свитера, водила по губам. На экране Джеррод и Бренди отвоевывали бокс, набитый подержанными вещами, но карие глаза Амриты не следили за ходом торгов. Зрачки не двигались. Они смотрели в одну точку.
Это перестало быть даже забавным.
Где сарказм? Где ироничное вскидывание бровей? Где чай? В ней выключили… всё. Выключили колкость, острые взгляды, резкость жестов. Уверенность в себе и прямую спину тоже. Девушка на диване казалась пустой. Без стального стержня, проходящего от пяток до самой макушки тёмной головы.
Мэтт развернулся и вышел из светлой комнаты.
Ему никогда не было свойственно особое любопытство, однако чувства, которые возникли от этого зрелища сложно так назвать. И сочувствием тоже сложно. Какая-то неясная смесь, когда просто на уровне интуиции понимаешь, что так быть не должно. Он влетел в кухню, включил чайник, вытянулся и достал из навесного шкафа знакомую банку. Перевернул на сушилке две чистые кружки и всыпал в каждую по щепотке. Хлопнул по электрорадиатору.