В новой станице ожидали сотню с Кубани на смену донцев.
П-в и это узнал… И вот, часу в пятом пополудни, он, надев форменную черкеску с эполетами, с партией человек в полтораста, закрытый лесом, переправился через Лабу. С развернутым значком, в порядке похожем на казачий строй, П-в пошел прямо по дороге к станице. Донской пикет, стоявший верстах в двух, видя офицера в форме и ожидая сотни с Кубани, не потревожился. П-в сам сделал маяк; донцы, в простоте сердечной, отдали ответ. Подошла мнимая сотня, окружила пикетный курган. П-в закурил трубку, а бедные неопытные донцы заплатили жизнью за свою доверчивость и оплошность… Три горца переоделись в шинели убитых и, с пиками в руках, поехали впереди партии, из которой три джигита заняли наблюдательный пост. Житель-казак, стоявший на часах у рогатки, заменявшей пока ворота, видя донцов и офицера, откинул ее… и мнимая сотня вошла в станицу, а бедный часовой, заколотый кинжалом, сброшен в ров… Часть горцев бросилась на коновязь; остальные, опрокинув ружья, стоявшие в козлах перед балаганами, вытянулись в линию, прицеливаясь в выглядывавших из них солдат и донцов, чем заставляли их прятаться как сурков в норку… П-в узнав, кто такой бдительный начальник отряда, войдя к нему в палатку, застал Щ* спящего сном неповинного младенца, отпустил ему десяток-другой горячих плетей, приговаривая: не упиваться тельцом, а помнить свою обязанность – и бросил его, не удостоя даже взять в плен. Между тем, партия захватила в станице, что попало наскоро под руку, и, порубив человек с пять жителей, вздумавших взяться за оружие, забрав около сотни лошадей, повыбрав в одном зарядном ящике снаряды, захватив несколько донских ружей, безнаказанно переправилась за Лабу… Ошеломленный и растерявшийся отряд, и в главе его Щ*, вероятно считая все случившееся тяжелым кошмаром, не скоро опомнились а подняли тревогу выстрелами с батарей. Пока прибыли резервы из смежных пунктов, наступила ночь… Здесь П-в пощадил оплошность, или совесть в нем заговорила, или он спешил скрыться безнаказанно; но зло им сделанное было неисправимо, и горцы встрепенулись… Удача, в первый раз, с водворения линии, побывать в станице, и побывать безнаказанно, ограбив ее… этого не удавалось и отважнейшим их предводителям. П-в стал их кумиром; с ним они уверовали в свою силу и ловкость и, вслед за тем, через неделю, сильная партия, до тысячи джигитов, собралась под предводительством такого славного вожака.
Станица Курганная, на Лабе, строившаяся одновременно с Родниковской, расстоянием в девяти верстах, выслала колонну жителей за Лабу на рубку леса, под прикрытием роты пехоты. Следивший зорко за новыми станицами, П-в, зная что в старых трудна пожива, пользуясь скрытой местностью, пропустил колонну в лес; ему было хорошо известно, что если не было перепалки на рубке, то русские возвращаются оплошно… Горцы, сделав перекрестный залп, бросились в шашки. Ротный командир, поручик князь Туманов, был из первых убитых. Колонна смешалась… одиночный бой недолго длился… Пока прискакали резервы на выручку, многие поплатилась жизнью; но здесь не удалось горцам ничем поживиться. Они спешили скрыться, не понеся большой потери, в надежде, что П-в доставит к тому случай. Эта и могло бы наверно случиться не раз; но монарший манифест, прощавший беглецов, вызвал П-ва, полагавшего, что и его простят, как прощали негодяев бежавших в горы больше по глупости, из страха наказания. Однако он был судим и расстрелян. Смерть П-ва отняла самонадеянность у горцев; партии их одна за другой были разбиваемы наголову.