Надо сказать, что как только дрогнули горцы на месте схватки, я в то же время послал кубанского урядника попросить подполковника Котлярова вернуться вместе с владимирской сотней, если она к нему примкнула; в том внимании, что Родниковская станица, ниже Лабинской в 11 верстах, там же была на рубке и другая партия могла очень легко появиться так же неожиданно. Утром возвратились мы в Лабинскую. Пластуны, получив от казначея свое довольствие, отправились кому куда указала надобность. Троих тяжело-раненых поместили в госпиталь, а четверо выпросились лечиться дома. Благодаря Бога, все выздоровели, и еще с охотой продолжали охоту за татарвой.
За отсутствием наказного атамана, князя Эристова, начальник войскового штаба, полковник Мейер, желая очистить вакансии по войску, предложил командирам бригад войти к нему с представлением об отставках тех офицеров войскового сословия, которые, прослужив по положению 25 лет в строю, не приносят существенной пользы службе. Мера эта, конечно, была не только несправедлива, но и преждевременна (потому что в то время у нас не давался пенсион за выслугу лет, да и за раны редко кто получал), а односторонность ее, давая место полному произволу и прихоти по одной личности, лишала войско старых его представителей, посвятивших, хоть и бессознательно, лучшие годы и потратив силы на боевой службе: они должны были оставаться в отставке 6ез куска насущного. Мера эта была причиной и поводом не одного происшествия, горько отозвавшегося по последствиям.
В числе немногих личностей в нашей бригаде попал под эту категорию старый хорунжий П-в – личность, в былое время, замечательная по своей отваге и полной приключениями жизни. Умный и сметливый, хотя и большой руки плут, но и с сединой все еще отчаянная и неугомонная голова, не вынес оскорбления, и из мести бежал в горы. Горцы, наученные опытом, вообще не доверяли беглецам, видя в них лазутчиков и соглядатаев-переметчиков, и только тогда верили русскому беглому, когда он представлял неопровержимые доводы своей измены, а для этого надо было подвести партии и убийством и грабежом своих заручить себя. П-в хотя с давнего времени имел немало в горах кунаков, подобных же плутов, как сам, но все-таки должен был заявить себя злодеянием изменника. Через три или четыре дня, после побега, он подвел партию и ночью ограбил за станицей мельницу, убив мельника, недальнего своего родню. Это было началом его мести. На месте бывшего Родниковского поста строилась новая Родников-ская станица. Ров с трех сторон от Лабы и кругом палисад с батареями уже были сделаны, а жители строили и лепили свои незатейливые жилища; но не было еще ни одной оконченной хаты. Три роты Ставропольского егерского полка, два орудия подвижной гарнизонной полуроты и полсотни донцев составляли гарнизон станицы. Войска были расположены на станичной площади, в балаганах из хвороста и камыша; лошади, как строевые, так и артельные, были на коновязи, растянутой в параллель за линией балаганов. День был воскресный. Большая часть новопоселенцев отправились на ставропольскую и другие ярмарки, или за семействами, так что только почти одни войска составляли наличных обитателей станицы. Начальник отряда, майор Г-ф, желая вознаградить, себя за хлопоты и скуку рабочих дней, отправился в станицу Михайловскую, передав начальство капитану Д-скому, а этот думал, думал, да передал брату своему, штабс-капитану Д. И так шла передача между всеми ротными офицерами, отправлявшимися в смежные станицы; все разбрелись; передача остановилась на прапорщике Щ-ском. Став главным военачальником, он первое вступление свое ознаменовал милостью. Призвав фельдфебелей и каптенармусов, приказал отпустить чинам, вместо одной, по две чарки, причем, конечно, не забыл и своей львиной доли и почил вместо лавр на сене, покрытом буркой… П-в, как страстный охотник, отлично знал местность обеих сторон Лабы. Быв же, в длинный период своей службы, воинским начальником, станичным и сотенным командиром, знал все выходы и уходы наших кордонных порядков, не хуже как и все частные грешки… А тут еще был расчет на помощь семьи, жившей в Михайловской, и нельзя строго судить, если его семья была тайком в сношениях с ним. Дело понятное: свой своему поневоле друг!