– Ну, моя милая сарацинка, – сказал, улыбаясь, Герман, – это дело легко поправить.
Целый месяц он наставлял меня в православной вере, а потом повел в храм, где был устроен крестильный баптистерий, и батюшка окрестил меня с троекратным погружением, по всем правилам этого святого Таинства. Но перед этим старый сгорбленный псаломщик, кряхтя, притащил из ризницы старинную пудовую книгу в коже с медными застежками, глаголемую «Потребник», где был полный чин отречения от сарацинской веры, и водрузил ее на аналой. Батюшка предложил мне громко вслух прочесть на церковно-славянском языке текст, составленный богомудрыми отцами, наверное, в раннем средневековье. И я громко, на всю церковь, отрекалась от Мухаммеда, от всех его близких и дальних родственников, от всех его жен, от сладостного магометанского рая, от какой-то чтимой убиенной верблюдицы, от камня, на котором сидели Авраам с Сарой, от другого камня, к которому Авраам привязывал верблюда, когда поднимался в гору для приношения Исаака в жертву, от каких-то специализированных сарацинских ангелов и прочее, и прочее, что там наворотили премудрые средневековые богословы. Мне, окончившей филологический факультет, все это было интересно и занимательно, хотя в некоторых местах я едва удерживалась, чтобы не расхохотаться. Батюшка это видел и улыбался себе в бороду. Но слава Богу, что это была не та эпоха, когда составлялся этот чин отречения, а то гореть бы мне на костре или сидеть на цепи в сыром монастырском подземелье.
Но зато венчание у нас с Германом было царственным. Оно происходило на втором этаже кафедрального собора, сияющего золотом и мраморными колоннами. Когда я в подвенечном платье вышла к Герману, он просто оторопел, пораженный моей красотой, а его товарищ Федя Стороженко всплеснул руками и закричал, что это гурия, сбежавшая из мусульманского рая. Надо сказать, что после крещения мое мусульманское имя Зейнаб отринули и нарекли меня Зинаидой.
Это было время, когда советская власть легко и скоропостижно упразднилась, влиятельные коммунисты покинули чертоги обкомов и райкомов, обзавелись тяжеловесной собственностью, засели в банках и на руководящих должностях отнюдь не социалистической формации. И выехать из страны стало не труднее, чем переехать из Торжка в Старую Руссу.
Германия нас встретила благожелательно, без предвзятости, может быть потому, что Герман был этнический немец. К православному Владыке в Мюнхене мы явились вскоре после переезда. Оба мы знали немецкий язык, но, к нашему удивлению, Владыка заговорил с нами по-русски и довольно прилично, хотя был природным немцем. Он нам рассказал, что Православие в Германии стало заметно после первой волны эмиграции из революционной России. Но особенно оно усилилось в годы Второй мировой войны, когда из-за нехватки рабочей силы стали привозить с Украины и из России с оккупированных вермахтом земель остарбайтеров. Это были несчастные люди, низведенные до уровня рабочего скота. Они были измождены непосильным трудом, вечно голодные, многие из них, работая на военных заводах, погибали при авианалетах английской и американской авиации. И единственной отдушиной для них, утешением и памятью о Родине была Православная Церковь. По воскресным дням их отпускали в церковь на богослужение, и приходили тысячи молодых девушек и парней, и они молились так самозабвенно, с такой силой, и слезы катились у них по щекам. И сила молитвы их была так велика, что, безусловно, прорывая все преграды, доходила до Престола Божия.