– Сознавайся!
– Не виноват я, дяденька! Не надо меня бить!
И избиение продолжалось, а прекратилось только тогда, когда Микко стал захлебываться и не осталось сил даже на крик от боли.
Гауптман дал ему отдышаться и сам дух перевел.
– Господину офицеру известно все. И твои связи с партизанами, и отряд, на который ты шпионишь, и фамилия командира отряда. Но господин офицер хочет облегчить твою участь. Если сам все честно расскажешь, то господин офицер готов смягчить заслуженное наказание и даже вовсе избавить тебя от наказания.
«Партизан… ничего они не знают… Только бы вытерпеть! Только бы не сдаться!»
– Не шпион я, дяденька. И партизан никаких не знаю. У меня дядя полковник…
– Упрямишься?
Гауптман поднялся из-за стола, опять взялся за разрезанный четырехвостый шланг.
– Не бейте меня, дяденька… я не шпион… никаких партизан не знаю…
– Не бить? Ладно, бить не стану. Но ты мне без битья все расскажешь.
Кивнул солдату. Тот опять задрал Микко рубашку на голову и завалил на ящик.
– Дяденька, не бейте меня!
– Не буду бить, не буду, – пообещал гауптман. Поднял с пола аптечный пузырек, высыпал содержимое себе в ладонь, добавил немного воды, размешал и принялся втирать соляную кашицу в исполосованную рубцами побоев спину мальчика.
Света белого Микко не взвидел, и небо с форточку ему показалось. Катался по полу, кричал, то прижимался спиной к полу, то падал на живот и изгибался кошкой, но боль и жжение никак не мог унять. Рассудок уже мутился, и одна только мысль была отчетливой: «Только не сорваться… только выдержать… только не выдать себя». Потому что жив он до той поры, пока они не узнают о нем правды.
– За что, дяденька? Не партизан я… не шпион… У меня дядя полковник… Эйно Метсяпуро… полком в финской армии командует…
– Ты мне не ври про дядю полковника!
– Не вру я, дяденька, правду говорю, не вру… Проверьте… Полковник Эйно Метсяпуро.
– Правду говори! – Плетка ожгла спину и свет померк.
Очнулся Микко и понять не может, где он. Темно. Слабый рассеянный свет мутным квадратиком лежит на полу перед его лицом. Шевельнулся – и боль резанула по телу. Полежал, подождал, пока боль немного поутихнет. Осторожно двигая руками, ойкая и стоная при каждом неловком движении, ощупал деревянный настил, на котором он лежал лицом вниз. Под настилом бетонный пол. Дальше рук не хватило. Подогнул ноги, положил голову и опять забылся. Через какое-то неведомое ему время опять пришел в себя. Квадратик на том же месте, но очертания его более размытые, и вроде бы не такой светлый, как был. Разглядел: свет проникает через сколоченный из досок вентиляционный короб. Короб внутри разделен от угла на угол на четыре отсека – так и у деда Эйнора, и у Бабаксиньи в погребе сделано: при любом направлении ветра по одному из отсеков свежий воздух задувается в погреб, а из другого, стоялый и нагретый, как инжектором, вытягивается наружу. Наверное, это тоже погреб, и он в погребе.