Ноги ослабли и подкосились, и он повалился животом на снежный отвал на обочине: скоро начнет темнеть, дорога ему незнакома и куда по ней идти – неведомо. Небо затянуто, даже по звездам, когда стемнеет, не сориентируешься.
Но и сидеть нельзя – замерзнешь. Как Валерий Борисович говорит? В жизни, среди пропавших – сдавшихся гораздо больше, чем побежденных.
Нет, сдаваться он не хочет. Ни холоду, ни боли, ни усталости. Ни, тем более, этим подонкам фашистским, этой немчуре проклятой. Не дождутся!
Понудил себя, перебрался через отвал, осмотрел деревья, с какой стороны больше мха наросло, нашел муравьиное жилище, сориентировался и по нему. Ориентиры не очень точные, но юг от севера отличить можно, и то хорошо. А идти ему, в любом случае, к югу.
Вернулся на дорогу и, насколько позволяли стянутые холодом и болью мышцы, сначала медленно, а потом, постепенно согреваясь и разминаясь, быстрее заскользил на лыжах.
Хорошо, что стерпел. Не оставили б его немцы живым. Нет, не оставили бы.
Но им тоже немало от него досталось. В один из первых рейдов… Все в нем тогда кипело, и невзирая на строжайший, категоричнейший запрет Валерия Борисовича не только не брать в руки, но и не прикасаться, близко не подходить к оружию, подобрал на месте боя лимонку. Прошел немного, видит – на полянке в стороне от дороги траншея, крытая жердями и дерном, и в нее два немца по наклонному ходу бочки закатывают. И по-немецки горгочут и хохочут. Этот хохот вывел Мишу из себя. «Подонки! Весело вам? Сейчас будет еще веселее!» Повернул к землянке, руку протянул, чтобы в случае чего оправдать свое присутствие, и тихонечко, чтобы немцев нечаянно голосом не привлечь:
– Брот, битте брот…[31]
Подошел ближе и лимонку под бочки катнул. И за камень прыгнул. Накрыло его взрывной волной и к земле придавило, пламя взвилось, как показалось ему, чуть не до неба, даже за камнем так жаром обдало, что волосы затрещали. Пришлось потом Валерию Борисовичу врать, будто у костра обгорел, сырые дрова не разгорались, бензина плеснул да норму не рассчитал. А от камня едва заставил себя убежать – очень хотелось досмотреть, как корежатся, мучаются и дохнут в пламени облитые бензином фашисты.
Валерий Борисович как-то уж очень внимательно выслушал объяснения Миши про костер, но допытываться не стал. И хорошо, что не стал, а то не сдержался бы Миша и выложил все, а Валерий Борисович ему голову открутил бы. Медленно и без наркоза. Он обещал так сделать, если Миша хотя бы прикоснется к оружию. А слово свое Валерий Борисович держать умеет.
А когда в следующий раз уходил Миша за линию фронта, Валерий Борисович целую лекцию прочитал, почему ему нельзя прикасаться к оружию. И в заключение добавил: