Отпустили. Постращали и отпустили.
Не сразу, правда, еще с неделю у себя подержали. Может быть, не хотели выпускать с распухшим и посиневшим от струй воды и песка телом, а возможно, надеялись через подсадных что-нибудь выведать.
А в октябре, когда шел Илюха от подпольщиков, остановил его полицай и на свой двор направил наколотые дрова в поленницу укладывать. За это пообещал накормить досыта и на ночлег оставить. Отказываться нельзя, подозрение может быть: бездомный и голодный, а от еды и ночлега отказывается. А вечером привязался – иди в баню. Какая ж Илюхе баня, когда на теле сообщение от подпольщиков написано. Он отнекиваться. И баню, мол, не люблю, и душно мне там, и сердце слабое. Но уперся полицай – париться, не хочешь, не парься, но помыться обязан, иначе в дом не пущу. Что тут делать. Закинул Илюха котомку за плечи и дальше пошел.
Была ли полицаям такая ориентировка дана, или тот сам что-то заподозрил, но не дошел Илюха и до конца деревни, как услышал за спиной треск мотоцикла. Оглянулся – один немец за рулем, другой немец в коляске, да не один, с собакой, а на заднем сиденье полицай, рукой размахивает, поднимает ее колодезным журавлем и указательным пальцем к земле торкает, чтоб Илюха остановился требует. Темнело уже, и лес близко, но от собаки разве уйдешь. Прыгнул Илюха в пруд и быстрее спиной о берег тереться, а руками грудь, живот и бока растирать.
И на этот раз так же рентгеном просвечивали и мазями натирали. И в этот раз только пятнышки нашли. Но пятнышки те, где они проявились линиями, в строчки вытянуты. Случайно так не запачкаешься. Так и умер Илюха под пытками, замучили до смерти. Но подпольщиков немцы не тронули, значит, не выдал никого.
«Получили за Илюху, фашисты проклятые! Еще получите! За все получите! И мало вам не будет!»
А нет, ничего, все-таки повезло, что гауптман в гестапо не отправил. Там, если б выяснилось, что перед диверсией в Киеромяки был, прикладом по лбу да резиновым шлангом не отделался бы. Там бы по полной программе на конвейер поставили.
Алкоголь все более расслаблял его. Голова стала, будто ватой набитая, и в дрему поклонило. Но стоял перед глазами Айно. То веселый, радующийся:
– Ребята! Что я придумал! Идите сюда!
То сидящий неподвижно с окаменелым лицом и смотрящий в одну точку, будто в пустоту. И заснуть не давал.
Остановились на хуторе у знакомых Эркки, у двух женщин.
Молодая хозяйка промыла Микко теплой водой рану, потолкла какой-то желтоватый камешек. Присыпала натолченным порошком и, подложив сухого мха, перевязала.
Поужинали. Вареные окушки и плотвички, немного мелкой картошки вареной в мундире. И вовсе было бы без хлеба, если бы Эркки буханку на стол не положил. Микко от тепла и еды разморило, и он едва не уснул за столом.