– Лийса-прокурор узнает – на всю деревню, а то и на округу ославит. А ну их, этих баб, с ними связываться, себе дороже выйдет.
Закрепит свое решение еще одним стаканчиком и побредет домой спать мирно и пристойно.
Случалось, сердились на нее за бесцеремонность, но долгого зла не держали. Попадало от нее почти всегда за дело, а если и промахивалась, не стеснялась тут же обхватить руками за локоть напрасно обвиненного, прижаться щекой к его плечу и прощения попросить. И не только советами да порицаниями, но и иным, чем могла, бабушка Лийса соседям помогала: денег в долг дать, рассадой поделиться, за скотиной присмотреть или с малыми ребятишками денек-другой посидеть, пока хозяева в город съездят или по иной надобности отлучатся, в таких просьбах никогда не отказывала. И потому ее побаивались, но уважали, и с ней считались.
* * *
«Если мало получили, то еще получите», – твердо пообещал Микко и поднялся с соломы.
Потрогал, отставил фляжку от костра. Немецким штыком, взятым из ящика, открыл обе банки, положил в них сухари и опять подвинул к костру – пусть сухарики умягчатся и пропитаются заливкой, так они сытнее и вкуснее будут. Уложил в ящик штык и револьвер, закрыл, засыпал мусором и соломой. Отошел, придирчиво осмотрел маскировку. Нормуль.
Без оружия почувствовал себя незащищенным. Все-таки под врагом он еще, и всякое может быть.
И мысль шальная в мельчайшую долю секунды залетела и целиком под черепом пространство заняла. «А что, если бы рассказал о передвижении советской военной техники и о перемещении вооружений, что все это какая-то широкомасштабная деза, тогда, может быть, и не пытал бы гауптман?» И ужаснулся такой мысли. «Нет, не мое это, не мое! Не я это подумал, это кто-то другой за меня подумал. Это предательство!»
Жди от них, помилуют!
Из тех ребят, которые пыток не выдержали и рассказали о себе, ни один не уцелел, немцы всех расстреляли. А кого не расстреляли, того повесили. Нет, не оставили бы живым. Хорошо, не пришла такая дурь в голову. А то вдруг бы не выдержал, что тогда? Ясно что – предательство и смерть. И не собирается он с этими подонками, со сволочью фашистской сотрудничать. Бить их надо, бить, убивать, кромсать, жечь, давить… До последнего гада. Пока последнего фашиста под землю не зароют.
И увиделся ему фашист, в землю зарытый, труп его, разлагающийся в гное и в плесени… Но вдруг зашевелился он, пытается выбраться, встать из могилы… И ясно стало Мише, если встанет, то сюда, в сарай придет. И показалось, что кто-то уже есть в сарае. Огляделся, никого не увидел. Но чувствовал, здесь есть некто, черный и страшный. Страх охватывал сзади, обнимал от спины по плечам до грудины. Страх сковывающий и агрессивный. Мелькнуло вдруг… «Открыть ящик, взять пистолет… ствол к виску, нажать на курок и все… Ни страха, ни холода, ни голода, ни других каких мучений…»