– Иван Сергеевич лучше любит дрожжевые, чем на соде, – брови подняла и головой несколько вбок и вниз повела, важный семейный секрет сообщила о любви Ивана Сергеевича к дрожжевым оладьям.
Закрыла, обернула миску тряпкой и поставила на табуретку возле теплой плиты.
– Дрожжи плохие, только к вечеру тесто подойдет. Ну ничего, потерпите немножко, а там Иван Сергеевич забежит, чайку попьем с оладышками. А чай с молоком пить будем. Иван Сергеевич вчера принес немножко, на базаре в Лесном на хлеб выменял. За пол-литра молока шестьсот грамм хлеба отдал. Немало. Но что правда, то правда, молоко натуральное и налито не по-казенному, а по совести, под самую пробку, – вымыла руки, вытерла передником. – Ну, давай теперь голову твою раненую посмотрим.
Вышел на Ланской и направился к Семеновым, родственникам матери. Два с небольшим километра до их дома шел по пурге и морозу больше часа.
Тетя Дуся с дочкой, пятилетней Люсей, жила в пригороде на Янковской улице возле Круглой бани[36] как раз напротив проходной завода, на которой было написано «ФАБРИКА ИГРУШЕК», но за той вывеской делали не детские игрушки, а самолетные двигатели. Владели они деревянным трехкомнатным домом и участком в две сотки, всю землю которого в минувшее лето засадили вплотную от забора до фундамента картошкой и турнепсом, оставили только узенькие тропинки. Немалую часть урожая «помогли» собрать крысы и проворные на руку люди, охранять огород было некому, но что-то и им осталось. И оставшееся было заметным приварком к блокадному пайку.
В начале войны тетя Дуся работала на заводе имени Сталина, делала железные печки-буржуйки. Потом была в МПВО Выборгского района. И к июлю сорок второго года так отощала на блокадном пайке, что направили ее на откорм, месяц работать на Кушелевском хлебозаводе. На комиссии врач, увидевший кожу да кости вместо человека, сказал:
– Я не могу допустить до работы в такой стадии истощения. Она не сможет работать.
– Как это не допустишь?! Я не могу работать?! – вскричала тетя Дуся и вцепилась во врача, и отчаяние собрало в ее руках последние силы, даже с помощью медсестры врач не смог оторвать ее от себя и смирился:
– Ладно, оформляйся.
Только после этого решения тетя Дуся разжала пальцы.
Есть хлеб на работе не запрещали, но выносить с собой нельзя было ни грамма. Ее по слабосильности посадили с крючком, сталкивать готовые буханки с круга, на большее сил не хватило.
В первый же день, с голодухи, съела чуть не пять буханок хлеба. Как не умерла – одному Богу ведомо. Ей и уколы делали, и бегом по двору гоняли, и желудок промывали, но отбили у смерти.