А высокий худой дедушка, продев сквозь ручку и перекинув через плечо связанную кольцом веревку, как бурлак лямку на картине у Репина про дореволюционную жизнь, тащил за собой детскую ванну с водой. Остановился у перекрестка пропустить военный строй и просипел, на крик не было ни сил, ни голоса:
– Бейте их, сынки! Ни одного выродка не щадите, как они нас не щадят! Ни одного!
Зашел в кипятильню при домохозяйстве, к тете Марине. Исхудавшая, как и все блокадники, но неукутанная, от тепла разомлевшая, даже теплый платок коричневый, с широкими светлыми полосами возле краев и белыми ромбами на пересечении полос, с головы на плечи скинула.
Когда-то она работала вместе с мамой на трикотажной фабрике. А муж ее, дядя Андрей, до самой войны работал вместе с папой шофером на «скорой помощи». Дружили семьями. Как-то в праздник, когда все, обе семьи, были на кухне, мама и тетя Марина размешивали морс в кувшине, а мужчины курили и разговаривали у открытой форточки, дядя Андрей сказал папе:
– Я видел, что мужчина дружит с мужчиной, женщина с женщиной, это норма. Но раньше я не знал, мне непонятно было, как может дружить семья с семьей. Теперь, когда столько лет мы дружим с вами, я понимаю.
И скажу тебе, Ваня, это здорово, когда люди дружат семьями.
Пожал папе руку, а другой обнял, и папа в ответ обнял свободной рукой дядю Андрея.
Повестки им пришли в один день. Утром надлежало явиться в военкомат, а накануне Мишины папа и мама погибли в своем доме от фашистской авиабомбы. Дядя Андрей прожил ненамного дольше и пал смертью храбрых под Пулково.
Тетя Марина, перед войной мастер по благоустройству, теперь работает в аварийно-восстановительной службе слесарем-сантехником, а в промежутках между сменами дежурит в кипятильной. Кипятит воду в кубе и отпускает нуждающимся кипяток по три копейки за литр. Центральное отопление в этом районе полностью отключили еще в первых числах декабря сорок первого, не у всех были печки и дрова, и для некоторых этот трехкопеечный кипяток в первую блокадную зиму был последней возможностью хоть немного отогреться, не умереть от стужи.
Пережила тетя Марина прошлую, самую тяжелую блокадную зиму, благодаря своей работе. В начале зимы в райжилуправлении зарезали всех лошадей и раздавали конину квалифицированным рабочим. Выпала эта раздача, как манна небесная, на самое жуткое, декабрьское время сорок первого. Она разделила свой полукилограмм надвое, на кости и на мякоть. Мякоть поделила еще на тридцать маленьких порциек, и кости раздробила, завернув в тряпочку, чтоб даже самый крохотный осколочек безвозвратно не улетел. И варила «суп». Каждый кусочек мякоти, каждый осколочек кости по несколько раз в день вываривала. Пока мясо полностью не растворялось в кипятке на тоненькие нитяные волокна, а от кости уже ни малейшего пятнышка жира, ни даже запаха пищи не производилось. Тогда сжигала кости в печке, на куске асбестовой ткани, взятой у сварщиков, толкла и, размешав в кипятке, выпивала, это у нее были «минеральные витамины». Кроме того, была им за аварийку еще небольшая прибавка к пайку из яичного порошка, сухого молока и неочищенной муки, которые были найдены на законсервированном молочном заводе и распределены среди особо нуждающихся и необходимых работников районных служб, в том числе и АВС райжилуправления. Иначе на блокадные 250 граммов хлеба, ладно бы еще настоящего, а то больше чем на половину состоящего из целлюлозы, жмыхов, отрубей и прочего тяжелого, но не питательного состава, ей бы вряд ли выжить.