Но не слушал его Миша, таскал за отвороты шинели, точнее будет сказать, болтался на тех отворотах, и кричал:
– Мы! Мы! Мы виноваты!
– Не ори! – вдруг резко и властно одернул его Владимир Семенович. – Обалдел, что ли?! Услышать могут!
Миша медленно, тихо поскуливая, как щенок, которому отдавили лапку, опустился к ногам Владимира Семеновича. Сел на пол, подтянул колени к груди, обхватил их руками, уткнулся глазами в колени. Он никого больше не хотел видеть.
* * *
Проснулся, осмотрелся. Крохотная больничная палата на две койки. Вторая, судя по сбитому одеялу и сморщенной простыне, тоже занята, но владелец ее отсутствует, наверно, на процедурах. За окном еще темно, пурга бьет по окну снежными зарядами, белые промерзшие стекла в раме трясет. В углу, ближе к двери, изразцовая печка-голландка топится. Отвернулся к стене, цвет стены холодный, бело-голубой. Нет, не хочется, насмотрелся он на снег и натерпелся холода. Повернулся на другой бок и стал смотреть на полоску пламени, видимую в щель над дверцей голландки, так теплее.
Вспомнилось недавнее, как он плакал, кричал, таскал Владимира Семеновича за шинель. Умом осознавал неловкость происшедшего, но стыда, раскаяния не было. Было равнодушие. Что было, то и было, наплевать. Сколько он здесь? День? Три дня? Больше. Неделю? Может быть, неделю, может быть, и больше недели. Неважно. Безразлично.
От вида пламени в сон поклонило, подоткнул одеяло, подтянул колени к груди, свернулся калачиком. Так теплее и уютнее.
Очнулся от сна. Уже светло за окном. День. Или уже другой наступил? Без разницы. Даже на койку соседа смотреть не стал, чтоб определить, возвращался тот или нет.
Чу! Тихий разговор за дверью! Один голос женский:
– Истощение нервное и физическое… психическое состояние тоже не совсем удовлетворительное…
Другой мужской. Слов не разобрать, но голос… Миша напрягся, вслушался. Валерий Борисович!
Приотворилась дверь, женщина в белом халате и в белом колпаке, врач, которая на обходе расспрашивает о его самочувствии, пульс считает, сердце слушает да телефонные приветы от дяди Валеры передает. Взглянула на него, а лицо у нее сегодня не просто радостное – сияющее.
«Чего ей?» – удивился Миша.
– Проснулся? Молодцом. Ну, как мы себя чувствуем?
– Хорошо, – а сам глазами через нее: где Валерий Борисович?
– Проходите. Но недолго, слаб он еще, – отошла от двери.
– Долго быть у меня времени нет, – в палату вошел Валерий Борисович и Мише радостно подмигнул.
«Чего они разулыбались?»
Миша поднялся и прыгнул ему навстречу, обхватил руками за шею, а ноги сами обняли за талию, крепко-крепко прижался – и слезы потекли.