— Постой, постой! — отступил старик. — Ты как же со мной разговариваешь, стервец! Ты что грубишь! Я вот возьму палку потолще!.. Ты как язык-то свой поворачиваешь… Родному отцу!..
— Ну, тогда вот что, батя! — холодно перебил Дмитрий. — Придется уж вам меня послушать! Вы хотели лбом каменную стенку развалить. Но, однако, лоб разбили, а стенка еще крепче стоит. Меня ваш пример не прельщает. Слава богу, образованный! Не зря без отца-матери вырос!.. Я вас в гости не звал, вы и без того мою жизнь достаточно искалечили! Меня еще в деревне иначе, как кулацким отродьем, не называли! Ничего. Выдюжил. Встал на ноги. Теперь вы что же хотите? Все побоку? Вместе с вами на одну веревочку? Не бывать этому! Доносить не пойду, смысла мне в этом нет. Скажите и за то спасибо. А теперь ступайте своей дорогой! Счастливого пути! — И юноша отвернулся.
— Постой! — бросился к нему отец. — Митька, что же это?.. Да ты ли такие слова произносишь? Может, я обознался? Злого врага за своего сына принял? Не совестно тебе больного, голодного старика в шею гнать? Митька, сынок! О тебе ведь я плакал там, на далекой Воркуте! А как там мой парень растет, думал я, как учится, что ест, где спит? Спешил к тебе, хотел к сердцу прижать, приголубить, взгляни, на последнюю десятку чего купил в подарок! — Он лихорадочно полез в карман, торопливо развернул грязный платок. При свете луны неярко блеснула полированная крышка дешевенького портсигара. — На вот, возьми! — совал портсигар Егор Силантьевич. — Ведь куришь, наверно?.. Ну, пошутили, погорячились и хватит! Один ты остался! Все меня ловят, как бешеную собаку… Не с кем слова сказать… Митенька!
Иванцов со странным чувством смотрел на плакавшего перед ним старого, оборванного человека. Да, Егор Силантьевич по-настоящему плакал. Крупные слезы скатывались по седой бороде. Не выдержали нервы многодневного напряжения. Глядел на него Дмитрий и не верилось ему, что это и есть родной отец, о котором в детстве немало было пролито слез… Нет! Этот старик олицетворяет собой что-то бесконечно чужое, далекое, грозное!.. От его объятий Дмитрий чувствовал в спине холодок. Ему ничуть не было жаль отца. Слова, горячо произносимые Егором Силантьевичем, его не трогали. Он томился, желая лишь одного — чтобы эта сцена поскорей кончилась.
— Молчишь? — спросил Егор Силантьевич и, наклонив голову, заглянул в глаза сыну. — Да я вижу, ты не заговоришь! Не из таких! Выходит, зря я перед тобой бисер рассыпаю! И здесь, стало быть, жизнь надо мной посмеялась! Ну, что ж. Ладно! Ухожу я, сынок… А ты будь счастлив, если сможешь! Только слышишь? Принеси поесть и денег. Ничего больше не требую! Но это ты обязан! За то, что родил я тебя, в люльке ночами качал. Когда болел, на руках таскал! За пряники и леденцы, что привозил для тебя из города, помнишь? Али забыл?.. За все обязан передо мной! Зверь ты бесчувственный! Не позволишь же ты родному отцу помереть голодной смертью!..