А время шло, каждый день из Любимова на восток уезжали люди. Поодиночке и семьями. Налегке, без вещей, и с огромными узлами, из которых выглядывали предметы, казалось бы, совсем не нужные в дороге: поломанные фикусы, самовары, детские игрушки. Любимовцы ехали на грузовых машинах, телегах, велосипедах. Некоторые шли пешком, толкая перед собой где-то раздобытые тачки, нагруженные сверх меры всяким скарбом. Люди переправлялись через узкий деревянный мост и навсегда исчезали из города, словно и не жили тут никогда. С каждым днем все пустыннее становились улицы, все реже встречались знакомые. Ежедневно сестры сообщали друг другу последние новости:
— Зубной врач уехал, помнишь, на нашей улице вывеску: "Лурье, прием ежедневно"? На машину погрузились, окна заколотили…
А Зина или Шура добавляла:
— Кинотеатр закрыли. Реклама по-прежнему висит…
— И медицинский техникум эвакуировался. Я сама видела!
От этих новостей становилось грустно. Тоня долго не поддавалась. Самая упрямая и настойчивая из сестер, она, должно быть, дала себе слово, что бандитское нападение немцев ни в коем случае не заставит ее менять привычки и планы. Нет, не станет она метаться и со страхом ждать ужасов. Наплевала она на немцев и будет заниматься своими делами, пусть хоть все кругом сгорит или провалится сквозь землю!.. Так или примерно так рассуждала Тоня и с утра до вечера сидела, запершись в комнате, и писала реферат на тему "Ранняя культура Киевской Руси". Она перешла на третий курс исторического факультета и, несмотря на то, что не поехала в сентябре в Москву, не решившись бросить больную мать, считала себя по-прежнему студенткой и занималась самостоятельно как ни в чем не бывало…
Так они жили, ничего не предпринимая, чтобы уехать, так дотянули до того дня, когда через город прошла последняя красноармейская часть с полевыми орудиями, походными кухнями, и командир, пожилой майор в запыленном кителе, выглянув из зеленого, заляпанного до самой крыши грязью "газика", официально предупредил столпившихся на площади жителей о том, что, по всей вероятности, завтра или даже нынче вечером в Любимове будут немцы…
Немцы! Эта весть с быстротой молнии разнеслась по городу. Улицы заполнились народом. Все, кто не успел эвакуироваться, спешили к реке, побросав имущество. Переправлялись по мосту, на плотах, на лодках, а то и вплавь… Некоторые же крепко заперли двери, затворили ставни, спустили с цепей собак и стали ждать прихода немцев с тайным нетерпением и любопытством, равнодушные к страданиям Родины, мечтая лишь о том, чтобы нажиться и разбогатеть при новой власти. Были и честные люди, побоявшиеся бросить свои дома, больные и дряхлые, многодетные матери, чьи мужья воевали на фронте, и просто нерешительные, растерявшиеся, не успевшие эвакуироваться. Остались также в Любимове люди, которые не принадлежали ни к одной из перечисленных групп. Это те, кто по приказу обкома партии должны были организовать в городе крепкое, боевое подполье, а в окрестностях — партизанские отряды. Это были лучшие люди, выдвинутые народом, самые отважные, опытные и преданные! Но и они, так же как прочие, спрятались, не выходили на улицы. И город совершенно опустел.