Нас было слишком мало, чтобы испарить всю воду, поступившую из-за борта. Единственное, что нам удавалось ценой поистине нечеловеческих усилий, – это держать воду на уровне чуть повыше наших щиколоток.
Представьте себе хоть на минуту тесную и темную внутренность нашей лодки. Она еле освещена синеватым пламенем каменного угля и раскаленной почти добела плитой, которая вот-вот распаяется. Четыре еле различимые человеческие фигуры, задыхаясь во все густеющем горячем пару, молча и яростно борются с навалившейся смертельной опасностью.
Трое без устали, как заводные, снимали с плиты раскаленные ведра, зачерпывали плескавшуюся вокруг воду (ведра шипели, погружаясь в воду, так они были раскалены!), ставили ведра на плиту и еле успевали это проделать, как вода из вёдер испарялась, и все надо было начинать заново. А Кутерьмин без устали работал, бросая в ненасытную топку плиты все новые и новые лопаты тяжелого угля.
В этой адовой работе прошел час, другой, третий, четвертый.
По самым скромным подсчетам мы испарили за это время не меньше трех с половиной тысяч ведер, а вода все не убывала. Она даже несколько прибавилась и теперь плескалась чуть пониже наших колен.
Мы устали, как черти, мы проголодались, как волки, мы промокли, как мыши, мы работали молча, как немые.
И все же любым человеческим силам имеется предел. Все более вялыми становились наши движения, все выше и выше подымалась вода. Вот она уже поднялась выше колен. Вот мы уже наполовину в воде… Скоро конец.
И вдруг мы ощутили, как чуть заметно содрогнулась наша лодка. Потом она качнулась.
Я бросил ведра и кинулся к глубиномеру: фосфоресцирующая стрелка быстро скользила вверх – лодка стремительно поднималась. Наполненная до отказа горячим паром, она уподобилась воздушному шару.
– Продолжайте работать! – крикнул я, видя, что матросы на радостях бросили свои ведра. – Не забывайте, нам предстоит целых двадцать километров подъема!..
Это продолжалось еще около получаса. Наконец стрелка глубиномера достигла нуля.
Я кивнул Кутерьмину. Он понял меня с полуслова – надо было поскорее отдраить люк и освежить воздух.
Вода к этому времени уже была нам по грудь. Все продовольствие было безнадежно испорчено. Опасность захлебнуться сменилась не менее серьезной опасностью – умереть с голоду.
Кутерьмин вскарабкался по скоб-трапу, отдраил и откинул тяжелый чугунный люк.
В ту же секунду его выстрелило в воздух, как ядро из катапульты, – так сильно было давление пара, собравшегося в лодке за время наших спасательных работ.
Мы бросились на ходовой мостик, чтобы попытаться спасти боцмана. Я уже стал стаскивать с себя ботинки.