Василий Каменский. Стенька Разин. Роман. М. 1916. Стр. 194. Ц. 1 р. 50 к.
Знающие и любящие Василия Каменского оценят его новый роман, ибо все в нем ярко, чаянно, вдохновенно. Не может не охватить настоящая ревность к России за любовь поэта к ней. Стенька Разин рассказан, как поэт, а исторический портрет автору (по справедливости) не важен. Искренняя взволнованность до конца. А Персия? Вот она:
Ай, пестритесь ковры мои,
Моя Персия.
Ай, чернитесь брови мои,
Губы – кораллы,
Чарн – чаллы.
Ай, падайте на тахту
С ног браслеты,
Я ищу – где ты.
Ай, желтая, звездная Персия,
Кальяном душистым,
Опьянялась душа,
Под одеялом шурша.
Ай, в полумесяце жгучая –
Моя вера – Коран,
Я, как змея гремучая –
Твоя Мейран.
Ай, все пройдет,
Вое умрут.
С знойноголых ног
Сами спадут
Бирюза, изумруд.
Ай, ночь в синем разливная,
А в сердце ало вино,
Грудь моя спелая, дивная,
Я вся – раскрыта окно,
Ай, мой Гарем, мой Зарем,
Моя Персия.
Я не знаю стихов, которые бы были жгучее, желтее, с подлинной восточной грустью, чем эти. А разбойничьи, дикия, безшабашные поволжские песни? Русь, гусельная, буйная, разбойничья, вольная, – вся там. И разве не характерно, что в наше время, насквозь западное, насквозь измученное, не удивительно ли, что вдруг обращаются к Стеньке Разину, вдруг пишут о нем с тайным любованием?
«Великому народу русскому – Матерый Сын». В этом посвящении – объяснение всего. В. Каменский, как никто из современников, ярко продолжает своим творчеством настоящую черноземную полосу русской лирики. – А Разины русской лирики не перевелись еще, а гусельников видимо-невидимо. А если и умер один – Степан Тимофеевич, то и случилось это «от нечаянно».
Сам. Вермель.
В. В. Маяковский. Облако в штанах. Тетраптих. Ц. 1 р. Птрг. 1915.
«Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!»
Идет поэт, «красивый, двадцатидвухлетний». В груди его пламя. Не спасете, пожарные. Поэт «прекрасно болен» и нет ему спасенья: сгорит. Но сгорев, явит нам страшный лик свой. Куда ж идет он:
«Улица корчится безъязыкая
ей нечем кричать и разговаривать».
«Хочешь такого?» Страшен гигант, «невероятно себя нарядивший», с солнцем – моноклем в глазу, зовущий: «Мама!»
Не хотят. Им ли понять? Им ли увидеть «самое страшное»: лицо его, когда он «абсолютно спокоен?» Пусть зовет поэт, пусть кричит: «Я иду!»
«Глухо.
Вселенная спит положив на лапу
с клещами звезд громадное ухо».
Горящим сердцем, зажигающим такие молнии, любуемся мы!
Г. В.
Сам. Вермель. Танки. Лирика. Изд. Студии. Ц. 60 к. С. 92.
Сердце – театрик.
А ты примадонна. Грим
Мой печален. Я
Играю в любовь. Ах, нет –