В приключениях молодости он всегда оказывался человеком честным, отважным и - прежде всего – гордым. Быть может, как богач, магнат или крупный купец он был бы более доступным, но, поскольку до состояния еще не дошел, крепко стоял на страже собственной любви, не открывая ее наружу хамским образом, но и не позволяя ее касаться. Миллионом бы не откупился шутник, который его бы обидел. Он плохо разбирался в шутках, в особенной степени, глупых и нацеленных на злое дело. Да нет, не был он понурым аскетом, только всю его жизнь в его характере проходила нить темной меланхолии, привитая дедами, которые пытались найти пурпурное серебро.
Во время его детства эта обязанность возлагалась на двух Кишшах, братьях Ференце и Арпаде, которые поделились заданием. Отец Имре встал перед алтарем с девушкой из Дьёра, чтобы продолжить существование рода. Дядя Арпад отправился на Жмудь, откуда уже не вернулись четверо очередных Кишшей, в том числе и их отец, дед Имре, Дьюла Кишш.
Дядюшку Арпада Имре запомнил, как тот уезжает на коне, с двумя оруженосцами ради компании и помощи с оружием. Имре было тогда шесть лет. Дядя поднял его на высоту седла, поцеловал и, опуская на землю, сказал:
- Не бойся, я вернусь!
Потом проходили годы, и память о нем переходила в сферу выцветших картинок, в которые только веришь.
Ференц Кишш воспитывал сына богобоязненно и сурово, обучая культу физического труда, который он ценил гораздо выше наук, которые Имре впитывал в иезуитской школе-интернате. Особенностью этого домашнего обучения было то, что ребенку прививали непослушание как одну из добродетелей. Если в глубине души Имре не соглашался с тем, чего от него требовали – он имел право отказаться. Основным условием было принятие ответственности за последствия, сознательно и храбро, не обманывая, не интригуя, ничего не скрывая. Когда он выезжал на несколько лет в монастырский интернат в Кракове, отец положил ему руку на плечо и, глядя прямо в глаза, сказал:
- Сын, ты перестал быть ребенком, начинаешь быть юношей. Видится мы будем четыре раза в год: на Рождество и Пасху приедешь домой, и дважды мы с матерью приедем к тебе. Летом, когда начинаются каникулы, тебе нельзя возвращаться домой – проведешь их сам, как тебе заблагорассудится, содержа себя за свой счет, собственным промыслом, лишь бы не никчемно, на чужой беде. Школу уважай. Хочу, чтобы ты хорошо учился и прилично себя вл. Если чего натворишь, будешь наказан безжалостней, чем было до того, поскольку у меня уже есть право требовать от тебя рассудка. Если же я узнаю, что ты пытался недостойно понравиться учителям, то есть, если ты в любом смысле сделаешься подлизой – ты вообще не будешь наказан. Наказывать я могу только лишь собственного сына, но не чужих детей. Ты меня понял?