- Эй, ты живой?!
И о увидал свою торговочку, опирающуюся своим выдающимся бюстом о подоконник.
- Живу, почему бы и не жить… Вот только щиколотка кровоточит, так, что никак остановить не могу, пихнули, гады, штыком, - соврал слуга. – Нет ли у вас какой чистой тряпочки?
И девушка впустила его в дом, чтобы перевязать. Станько погладил по колену склонившуюся над ним женщину и услышал:
- С лапами на паперть!
В комнате пахло свежей выпечкой.
- Добрые булки, - причмокнул Станько.
- Самые лучшие в городе, честно скажу! Можешь угоститься.
- Можно две?
- Да бери. Благодарю за… за помощь. Выбирай, какие хочешь, - указала девушка на остывающий металлический лист. – Эти самые свежие.
- Мне и этих будет достаточно, - заявил Станько, хватаясь своими лапищами за ее лиф, - чтобы полегчало мне, как сами говорили.
- Так вот ты какой? – взвизгнула торговка, пытаясь отпихнуть его. – А ну выматывайся к черту, потому что метлу на тебе поломаю!
Да оставьте ее, вам же пригодится, когда на Лысую Гору лететь захотите! – буркнул тот, валя ее на кровать, царапающуюся, но как-то так, что начатого можно было и не прерывать.
В отличие от педантов, Станько признавал принцип: сначала удовольствие, потом уже долг, он же не заяц, никуда не убежит. О нем он подумал утром, сориентировавшись, что в доме, оставшемся от покойного пекаря епархиальной капитулы, проживают всего лишь две женщины. Тем же самым днем он привел Кишшей к любовнице, и они быстро заключили договор. Женщина сдала им две комнаты, третью оставляя старой матери, себе же предназначила четвертую, самую малую, в которой слуга проводил ночи, пока его не выследил мстительный офицер.
Арестованного Станько доставили в темницу в маршалковской тюрьме, где замучали чуть ли не до смерти. Садист, сотворивший это, отвез тело под дом торговки. Вид был настолько ужасный, что Золтано затрясло в рвоте. Девушка же не проронила ни слезы. Вечером, когда уже ушел вызванный медик, она постучала в дверь старшего из Кишшей и произнесла голосом настолько серьезным, как будто бы со вчера прошло лет десять:
- Благородный господин, хочу с твоей помощью отомстить за него.
- Кому? – пожал плечами Имре. – Может, когда говорить начнет, так скажет ьего.
- Я знаю, кто это сделал! Зовут его Краммер, офицерит у венгерских "воронов".
Тогда-то капитан Имре Кишш впервые услышал про венгерскую хоругвь великого коронного маршалка, судебно-полицейская власть которого ограничивалась окружностью в три мили. Хоругвь эта была параполицейским формированием (с исторической точки зрения, это была первая настоящая полиция во всей Польше), и, вопреки названию, она не состояла из одних только венгров, что разочарованный Имре констатировал, посетив казармы. Венгров и наполовину венгров здесь было всего несколько, в том числе и второй заместитель маршалка, Янош Фалуди, кроме них было десятка полтора саксонцев, все остальные были поляками. Венгерскости отряду придавали мадьярские вышивки на мундирах, в особенности, на белых обтягивающих штанах, у рядовых вышитых пунцовым, а у офицеров – серебряным шнуром; а так же черные шнурованные башмаки венгерских рядовых (офицеры носили высокие кожаные сапоги). Варшавяне называли солдат хоругви "венграми", но гораздо чаще – "воронами".