- Забыла тебе сказать, что люблю тебя!
И исчезла, забирая свое лицо до безумия счастливой девочки, по порозовевшим щечкам которой со щедрого неба стекали струйки воды.
Прошло несколько дней, прежде чем она пригласила его снова. Для этого выбрала великий день, который Александр Краусхар описал в своей работе "Князь Репнин и Польша…":
"Наконец-то пришел грозный, с беспокойством уже с самого начала сейма 1766 года ожидаемый момент, в который великий посол Светлейшей Императрицы Екатерины II должен был публично навязать собравшимся на сейме сословиям права гражданского и политического равенства польским иноверцам. Речь Посполитая должна была испить и эту чару горечи, чтобы с сохранением всех внешних признаков дипломатической вежливости 4 ноября 1766 года пригласить на публичную аудиенцию великого российского посла, князя Репнина, и выслушать его "декларацию", которую, сидя в кресле, с покрытой головой, в присутствии короля, сената и рыцарственного круга, на русском языке он должен был высказать, и которую король, сенат и рыцарственный круг в молчании с почтением обязаны были выслушать! (…) Когда кареты сановников, сенаторов и министров, да еще кавалькада польской кавалерии с Краковского Предместья через боковые ворота въехали на больший двор, из них вышли депутаты, и одновременно прибыла карета в восемь лошадей, везущая российского посла (то была королевская карета, посланная за Репниным в посольство – прим. Автора), приветствуемая барабанной дробью и звуком пищалок военного оркестра. Из кареты выступил князь Репнин с сопровождающими и отправился в сенаторский зал, где ему на встречу вышли к двери коронный и надворный литовский маршалки (...). Со своего кресла князь Репнин провозгласил речь на русском языке! (затем паном Булгаком по латыни повторенную, а во французской редакции представленную письменно), и по каждому упоминанию Императрицы он с кресла вставал, приподнимал головной убор и кланялся, а после того и сенаторы, министры и депутаты поднимались со своих мест и кланялись...".
Российская "декларация" была банальным ультиматумом, требующим абсолютного уравнивания иноверцев в правах, что, впрочем, никого не удивило. Соблюдались мельчайшие подробности церемониала, но глаза большинства слушающих послу не кланялись. Когда он закончил, ему ответила кладбищенская тишина. Он подумал, что после такого наглого текста, сляпанного в Петербурге, следует смягчить тон, и он провозгласил несколько фраз о выгодах добрососедских отношений между Россией и Польшей, заверяя, что он, равно как и царица вместе со всеми россиянами, желают польскому народу всяческой удачи, ибо "они любят Польшу всем сердцем, и будут любить ее до конца времен"!