- Разве к королевской постели нужно склонять?
- Ее – так! Так чем же?!
- Не знаю, вроде бы как он обещал ей роль в театре…
Паж ослабил нажим и остался сам. Сверху, с плафона, хихикали злобные амурчики, стены же, казалось, вибрируют в такт с ускорившимся пульсом. Отреагировала память. Пажу вспомнилось, как когда-то Томатис зацепил его в кафе:
- Правда ли то, что в некоем доме, в котором мне приписывали какую-то долю остроумия, вы сказали, что у меня его нет вообще?
Тогда он ответил:
- Пан Томатис, ручаюсь, что в этом нет ни единого слова правды. Никогда я не бывал в таком доме, в котором бы вам приписывали хоть сколько остроумия.
Итальянец усмехнулся и сказал:
- Выходит, ты бываешь только у себя? Ничего страшного. Там ты тоже сменишь мнение.
- Вы в этом уверены, мил'с'дарь?
- Ну да. Терпение!
Туркул долго стоял в пустом коридоре и не мог сдвинуться с места. Но каждая уходящая минута смывала с него возмущение, словно дождь, смывающий пыль с дверей кареты; открылись ворота холодного спокойствия, которое было более страшным. В конце концов, пажа охватило чувство непонятной усталости, в которой все дела, за исключением ненависти, теряют свою важность и усыпают. Всякий, кто прошел бы тогда рядом, мог бы стать первым, кто увидел бы нечто особенное: слезы, текущие по лицу вечного весельчака двора Его Королевского Величества. Только никто так и не прошел.
Так родился новый Туркул, в котором было, как в пословице, больше желчи, чем крови. Пословицы, вроде как, это народная мудрость, но ведь народы состоят из людей, так что пословицы касаются и индивидуумов. Ни одна из них в данный момент не подходила лучше всего к этому человеку, обезумевшему желанием мести, чем старая поговорка: "Некто, укусивший тебя, напомнил тебе, что и у тебя есть зубы". Бедный человек, правда? Но не только потому, что его обидели.
Ненавидящий человек меньше страдает. Даже если через эту ненависть вспоминается прошлое, страдает он меньше. Страдать он станет позднее, когда уже удовлетворит жажду мести и увидит, как мало это дало, как ничего не исправило, и как сильно эта месть была ненужной. Туркул смог убедиться в этом еще эти самым днем, в ходе первого из трех своих актов мести.
Этот молодой человек является важной dramatis personae этой части моего рассказа, так что было бы необходимым представить его поближе. Хроникер Варшавы XVIII века, Антони Магер, вспоминает о нем в своей "Эстетике столичного города Варшава": "Среди всех королевских пажей самым веселым был красавчик Туркул, юноша из достойной семьи из давней Галиции, обученный языкам и рисунку, при том весьма остроумный в своих шутках". К королевскому двору он попал с момента смерти родителей, павших жертвой эпидемии, и здесь стал чем-то вроде королевского шута; своим ехидством он пробуждал веселье одних, но и враждебность гораздо большего числа людей. Женщины его просто рвали на куски: он прошел через многие знаменитые постели Варшавы и позволил поглотить себя водовороту дворцовых интриг, которые в тогдашней Европе, управляемой представительницами прекрасного пола (от мадам де Помпадур на западе, до Екатерины II на востоке), проклевывались в постельных складках. Его считали циником, поскольку парень провозглашал извращенные принципы любви, но по сути своей был человеком честным – он только притворялся негодяем, чтобы не отпугивать женщин.