В начале 1765 года Туркул полностью изменился, когда вернулся из родимых сторон, где устраивал дела с наследством. Он все так же был из числа тех, кто лучше сносят свои недостатки, чем чужие, и по-старому насмехался над всем и вся, но при этом отключился из интересов придворных кругов, а что самое поразительное, порвал все свои любовные связи, чем возбудил любопытство Станислава Августа:
- Ты заболел, тебе уже не по вкусу женщины, или в голове у тебя призвание к целибату?
- Сир, - меланхолично ответил на это паж, - в голове у меня женщина, каких мало, которая защищает меня от женщин, каких много.
- Аллилуйя! Я таки был прав, что ты сделался жмотом и болен от любви. И ничего тебе не остается, как только жениться и плодить туркуляток. Тандем[13]!... Это хорошо складывается, так как при дворе давненько не было свадьбы. Я плачу!
- Благодарю, Ваше Величество, но я не хочу жениться.
- А это почему же, тандем?
- Из опасения, чтобы не заиметь похожего на меня сына, который должен был бы лгать, льстить и ползать перед кем-то.
- Ты – льстец? О твоих шуточках думают по-другому. Похоже, что ты о себе имеешь худшее мнение, чем о других, и чем они – о тебе…
- Если могу судить по себе, сир, человек – это скотина, которую мутит исключительно при виде других, никогда перед зеркалом, и никогда ему не видно, что зеркало собирается блевануть.
Тошноту, о чем всем известно, легче всего получить, зная секреты кухни. Туркул проживал в Замке, где стряпали по образцу тогдашних мод и жизненных стилей, и где честные люди представляли собой крайне редкую разновидность своего вида. По сути своей, это было роскошное место, в котором сверхчувствительный альбинос его покроя мог сделать только три вещи, спасающие перед шизофренией: либо послушаться отвратительного совета Шамфора ("Необходимо каждое утро глотать жабу, чтоб не испытывать отвращения остальную часть суток, которую необходимо провести среди людей"), либо полностью лишиться совести, полностью подгоняя себя под большинство; или же найти себе временное убежище от всего этого болота. Для пажа таким противоядием сделалась кружевница, которую он привез из Галиции, устроил ее на квартире в Старом Городе и протежировал в качестве поставщицы кружев для двора. Было ей девятнадцать лет, а тело – из рода тех, являющихся причиной, что монахи вешаются на веревках колоколов. От других известных ему женщин ее отличало нечто весьма существенное: она всегда краснела, гася свечи, перед тем, как лечь в постель.
Из Замка Туркул вышел, ступая словно слепец, с широко раскрытыми глазами, руками ища возможности прикоснуться к стене. Через калитку, прозванную Заврат, он пересек защитные стены и очутился на Подвале. Прохожие, с которыми он сталкивался, окидывали его сердитыми взглядами, а то и руганью. В конце концов, он очутился в винном подвальчике на Медовой, где начал пить без какой-либо умеренности. Паж с кем-то разговаривал, поднимал тосты и распевал куплеты, пока все вокруг не смазалось и не погасло.