- Расскажи мне…
Юноша закрыл глаза. Ну что он мог ей рассказать? Теперь она была всего лишь чужим, ненужным телом, без единой капельки божественности; а уже дальше, в его только-только начинающихся расчетах с жизнью, девушка была бы чужой. Ему хотелось взять ее грубо, после чего демонстративно бросить на стол несколько медяков; девицу он поимел, но в горячке забыл, что его ограбили, не оставив ни гроша. Только сейчас это до него дошло. Одевшись, он вынул из карманчика ключ, положил его на комоде и быстро вышел, не произнеся ни одного из злых слов, которые приготовил заранее. В его сердце поселились чувство поражения и еще большая, чем раньше, ненависть к тем другим; ненависть, которая способна нести человека долго, словно парусник Летучего Голландца, быть воздухом и пищей, ночью и днем, любовью и отречением, заменить объятия женщины и домашний уголок; ненависть, в которой любой сон-отдых, это всего лишь временное перемирие. Именно таких, как он, разыскивал Имре Кишш, и за этого отчаявшегося пажа заплатил бы мешок червонцев. Но он получит его задаром, только еще не сейчас, пока же что у нас имеется 1 февраля 1766 года и бал во Дворце Коссовских.
Туркул переодевался в сына Зевса и Латоны в будуаре хозяйки дома, где уже лежали приготовленные древнегреческие одежды. Ему помогала известная танцовщица, итальянка Катаи, метресса "начальника спектаклей". Паж не просил ее о помощи, но был этому рад, так как у женщины имелся театральный опыт. Та надела тунику на нагой торс Туркула, задрапировала, а когда закончила – прихватила зубами его шею и кончиком языка начала рисовать овал вокруг его подбородка, в то время как руки потянулись ниже, под тунику, и острые ноготки углубились в тело юноши. Катаи дышала все быстрее, ища своими губами его рот. Паж глядел на нее в изумлении. Лицо ее было еще молодым, но его сумерки были уже заметны, и было видно, что вскоре природа заберет то, из чего сплела привлекательность танцовщицы, оставляя одну только похоть. Настырные пальцы итальянки распаляли тело пажа, и хотя он вовсе ее не желал, в голове мелькнула мысль, что так вот, по стечению обстоятельств, он отплачивает Томатису за "шутку", которой тот уничтожил его убежище.
Катаи, стоящая лицом к двери, вдруг побледнела и начала делать вид, будто бы пытается поправить непослушную тунику на теле Аполлона. Туркул повернулся и увидел в двери ненавистную рожу. Томатис стиснул кулаки, его лицо было искажено гневом. Король картежников подошел к паре, рванул танцовщицу, отбрасывая ее назад, и хотел уже было вывести, как паж заступил ему дорогу и насмешливо фыркнул: