Тяжело дыша, Казанова прикрыл веки. Все это было кошмаром, словно дурной сон. Но ведь Кампиони, похоже, знает, что делает – если бы им грозил проигрыш, он не давал бы знака: играй!
Бессознательно он произнес:
- Если я проиграю, а вы, граф, нарушите договор, то есть покажете сей пасквиль королю до истечения месяца, я вас убью! Собственноручно или посредством наемных убийц, даже если бы пришлось выписывать их из Венеции, но, клянусь, я сделаю это, и да поможет мне Господь!
- Va bene. Прошу не опасаться, месяц я обожду, жизнь мне пока что мила… Вот мои деньги и вексель пана Браницкого… А вот тут бумага и перо.
Томатис диктовал, а Казанова дрожащей рукой писал оскорбления величию человека, которого любил, и от которого получил немало милостей. Все в нем внутри сжималось от этих слов, но было совершенно понятно, что у Томатиса должны быть сильные гарантии, выставляя громадные средства против клочка бумаги, чтобы впоследствии противник никак не мог его обмануть. С моментом проигрыша подписанта, содержание пасквиля обретало силу катапульты, выбрасывающей Казанову из этой страны, да и то, лишь тогда, если бы король, прочитав его, отказался от того, чтобы бросить наглеца в тюрьму. Все это так, но в случае выигрыша шевалье де Сенгальт становился крезом, ну а позорящая его бумажка тут же должна была превратиться в пепел. Ну а картами, которые должны были обо всем решать, управлял мессир Кампиони! Джакомо вновь дышал свободно.
Томатис тоже не был похож на нервничающего человека. Он разлил вино по бокалам и произнес тост:
- За наиболее счастливого!
На поверхности напитка в рюмке Казановы плавала белая крошка, кружа вдоль стеклянных стенок; все медленнее и медленнее, пока совсем не остановилась.
В Бургундии, во время сбора винограда, такой кусочек пробки, цветочка или пылинка из воздуха считали счастливой приметой, глотая его, про себя произносили самое заветное желание. Джакомо подумал: "Хотелось бы мне пить растворенные жемчужины из агатового кубка, украшенного изумрудами, и иметь все то, что Эпикур мог бы получить от Маммона!". Он не помнил, кто из поэтов произнес данное предложение, только сейчас это никакого значения не имело. Игроки отставили рюмки и ожидающе поглядели на Кампиони.
Все, что произошло с этого момента и до конца игры, не заняло и десяти секунд. Шевалье де Сенгальт первым получил свою карту – это был червовый туз. Томатис же получил бубновую девятку! Свечи закружились, словно звезды над головой пьяницы. Через мгновение Казанова еще хотел схватить бумагу со стола и съесть ее. Поздно – Томатис уже тщательно складывал ее и запирал на ключ в стоящем за занавеской секретере. Кампиони, который молил взглядом о прощении, успел лишь простонать шепотом, так тихо, что Джакомо едва расслышал его: