Когда он начал размышлять над способами спасения, первой мыслью, которая пришла ему в голову, было: "Эльжбета, сестра, в конце концов, раз греет королевскую постель, так пусть вымолит поддержку у величества!". Вот только нынешняя супруга Сапеги как раз выехала в Гродно. Оставалось лишь одно: идти с отчаянной просьбой к приятелю, которому в прошлом оказал несколько услуг, на вес тяжелее, чем золото; взять хотя бы ту, в Петербурге, когда всего лишь еще литовский стольник, Станислав Август Понятовский, занимался делами в постели пока что всего великой княжны Екатерины, и эти его похождения вышли на свет божий (тогда Браницкий прикрыл воркующую парочку, приняв на себя первый приступ ярости мужа, наследника трона, великого князя Петра III). Разве не выжили они тогда только лишь благодаря нему, что впоследствии позволило Екатерине надеть корону, прибить супруга, а любовника сделать королем Польши?
В Замке Браницкий появился перед полуднем. Все, мимо чего он проходил и что прекрасно знал, потолки, стены, окна, лестницы, дубовый паркет, который невозможно было стереть ногами, десятки предметов мебели, стильных и в таком неопределенном стиле, что их можно было бы передавать из столетия в столетие, а те бы не старели – все это казалось ему теперь чуждым и отвратительным, враждебным и не ласковым к нему. В дверях прихожей в королевские покои он замялся. Из комнаты рядом доносился шорох разговора. Браницкий заглянул туда и увидел молоденького камер-юнкера, несколько спешенного, словно бы гость застал его на каком-то предосудительном поступке. Юноша низко поклонился.
- Мне показалось, что я слышал голос короля… - сказал Браницкий, оглядываясь.
- Нет, ваша милость, Его Королевское Величество у себя в кабинете.
- Тогда с кем же ты разговаривал?
- Ни с кем, ваша милость. Я… повторял слова камергерской присяги.
- Неплохо… Так бы пришлось несколько лет повышения ждать. Веди меня к королю.
- Так у него же Его Высочество prince…
Тут скрипнули двери в прихожей, и Браницкий отступил в том направлении. Он чуть не столкнулся с человеком, выходившим как раз из королевского кабинета. Браницкий побледнел. Перед ним был посол Российской Империи в Польше, князь Репнин.
Генерал-майор Николай Васильевич князь Репнин был красив словно статуя, изображающая зло. Александр Краусгар, к которому я еще не раз буду обращаться, написал о нем в своей книге ("Князь Репнин и Польша в первые четыре года правления Станислава Августа"), опирающейся на большом количестве документов из российских архивов:
"Как потомок заслуженного для своей отчизны рода, ведущего начало от черниговских князей, Николай Васильевич объединял в себе черты пылкой отваги и предприимчивости с умелостью дипломата, приобретенной в ходе относительно долгой, как для его юного возраста, практике при прусском дворе. Перед началом дипломатической карьеры в Берлине, Репнин, в качестве добровольца, во время семилетней войны оставался в рядах французской армии, где добыл себе славу храброго солдата, а затем, в салоне мадам Помпадур – реноме любезного кавалера. В светских связях в Париже, Берлине и Петербурге ему помогали приятная внешность, готовность к действию, остроумие и знание современных языков".