Екатерина II, в жилах которой текла немецкая кровь Анхальт-Цербстской и (по матери) Гольштейн-Готторпской династий, была необыкновенно интеллигентной женщиной. Не напрасно ее обожал патриарх интеллигентов эпохи, Вольтер, называя: "Notre-Dame de Petersbourg". Германское происхождение и русская душа, которую Екатерина быстроила себе на брегах Невы, образовали совершенно убийственный для поляков коктейль. Тем не менее, ни один интеллигентный поляк не мог бы отпереться от увлечения этой героиней XVIII столетия. Ее нельзя назвать демонической в гётевском смысле слова, скорее всего, ней имелся гномический элемент в стиле Хайдеггера: она обладала колдовской силой, словно карлик, неожиданно вырастающий в недрах горы, в хаотической путанице корней, в предательской покровной зелени, выглядящей словно мох, но оказывающейся трясиной. Фальшь, коварство, неверность и всяческое иное зло подобного вида, столь характерные для женщин – оправленные в мускулатуру силы, как раз и обладают таким вот магическим воздействием.
Вопреки всему тому, что считал Панин, Екатерина не поверила Репнину польскую миссию только лишь потому, что он был в свойстве с министром. В области выбора подходящих людей для соответствующих заданий она обладала чем-то таким, что немцы называют Fingerspitzengefühl – чутье в кончиках пальцев. Наблюдая за этим конкретным молодцем, она заметила в нем достоинство, более глубокое, чем увертливость тех креатур, которые профессионально занимаются мудростью. В нем ее привлек языковый инстинкт; в его устах самые банальные предложения обретали ценность искушающей поэзии, скорее, по причине тембра голоса, чем из-за содержания, которая тоже достигала вершин точности. Слова у него были стержнем, первичным элементом, способностью, которая заменяла способность к философствованию, и настолько эффективным, что с ними не могла сравниться никакая философия. Как раз этого и не доставало предшественнику Репнина в Варшаве, старому Кайзерлингу – если бы ему довелось искушать Еву, мы до сих пор проживали бы в раю. Репнин же был чародеем слов. В деспотичной операции на польских территориях он мог оказаться незаменимым инструментом, принимая во внимание, что ничто так не воздействует на поляков, как искусная демагогия. Не знаю, существовало ли уже тогда это слово, но искусство это называется именно так. Народ, являющийся невольником слов, это самый лучший материал для порабощения.
К Репнину Екатерина обращалась по-немецки. Русским языком она любила хвастаться, вкладывая огромные и безрезультатные усилия в правильность акцента, вот только умела делать это ненадолго, отдельными высказываниями, дальше уже уставала.