Закончив со всеми делами задолго до наступления вечера, старик возвращался к себе на лавку и больше с неё не вставал. Оставшееся до ночи время он проводил, погрузившись в сон, либо слушая как ругаются его дочери, и как тикают старинные часы.
Ада так и не узнала его имени. Женщины называли его не иначе как «старый хрыч», временами — отец, и совсем редко, когда ничто не омрачало их и без того плохое настроение — папочка. Последнее случалось не часто, лишь однажды Ада услышала такое обращение, да и то сначала решила, что ей показалось. Что до детей, то они именовали старика дедом и никак иначе.
У Надежды была младшая, года на три, сестра — Анфиса. Обе они работали и вставали на рассвете, когда на дворе ещё было сыро и морозно. Старшая сестра уходила куда-то за черту города, в коровники, где доила коров. Младшая — шла в прачечную. Её путь Ада смогла проследить, так как это находилось недалеко, а возможность девушки перемещаться по городу, как оказалось, имела границы.
Возвращаясь домой, обе сразу принимались за привычные дела: младшая штопала и слегка журила отца за подгоревшую картошку, старшая — пила и ругалась на всех, кого видела и кого могла припомнить.
А пила она самогон. Самодельное, крафтовое пойло, за которым исправно являлись постоянные покупатели. Надежда сама наладила производство, мастерски и с полной самоотдачей художника. Где она спрятала аппарат, когда в дом приходили с обыском, девушка не представляла. Ада не знала, было ли это хоть вполовину законно по тем временам, в которые она попала, но выручка давала хорошее подспорье для семейства. Половина от неё шла на уплату долгов и продукты, другую половину Надежда изымала и уносила в неизвестном направлении.
Она внушала Аде смешанные чувства. Такой характер переживёт любые катаклизмы, никто не мог совладать с Надеждой, и никто не смел ей перечить. Она была полноправной главой семьи и её бессменным тираном. Словарный запас этой женщины поражал своим размахом в плане ругательств и обидных эпитетов — из неё вышел бы прекрасный прораб. А вот за психическое состояние коров, с которыми она работала, Ада переживала. Обычно Надежда кричала во всю силу своих здоровенных лёгких, но даже когда говорила спокойно, гудело во всех углах дома. Крепкие связки, не то что у сестры — Анфиса вообще была забитой и кроткой. Только иногда нервы брали своё, и она тоже начинала кричать визгливым — от непривычки к такому напряжению — голосом. Болезненно ругалась на домашних за беспорядок, который они разводят, за пьяниц, которых принимают на виду у её детей, и вообще за всё «хорошее». Потом выдыхалась и шла заваривать на всех мутный чай в железных кружках.