– Ты выставил меня дурой! – продолжала ворчать я, не желая признавать того факта, что его смех и интонация, что, впрочем, я заметила с первой минуты нашего знакомства, действуют на меня успокоительно. – Видеть тебя не желаю! – мой голос предательски выдавал мою ложь, о которой не догадывалась даже я.
– Ты ведь несерьёзно, – опустив руки, Робин поджал губы и состроил искренне-печальную гримасу, от которой у меня, почему-то, зашкребло на душе. Будто мне и вправду стало его жаль.
– Сегодня не желаю!.. До завтра!.. – теряя браваду, старалась до последнего сражаться я, но, сколь скоро осознала утрату своих сил в бою, поспешно дёрнула дверную ручку и поторопилась закрыть за собой дверь.
И всё же, прежде чем захлопнуть за своей спиной дверь, я услышала его наполовину наигранное, наполовину правдивое, печальное: “До завтра”. И снова зашкребло на душе. Нет, я не могу испытывать к нему жалость! Пусть он проливает лимонный чай на свою рубашку и не имеет сменной одежды или даже пусть вот так вот сверлит мою спину взглядом тоскливого щенка – мне всё равно! Он был виноват передо мной, что, по-моему, было абсолютно очевидно, а это значит, что у меня есть полное право на него злиться.
Однако, не смотря на “полное право”, я, почему-то, не злилась, но и не жалела об этом. Как и не жалела его самого. Мне просто не хотелось, чтобы он огорчался, тем более из-за меня. В конце концов, его кровь сейчас текла в моих жилах…
К окончанию вечера я вновь ощутила себя неблагодарной.
В который раз за всю свою непродолжительную жизнь.
Мы шаркали медленным шагом вперёд по коридору. За прошедшие пару суток моя пострадавшая больше правой левая сторона стала чувствовать себя значительно лучше, даже хромота стала менее очевидной. Расхаживать вместе по ночным коридорам в свете неоновых ламп стало для нас едва ли не традицией. Я больше не сердилась на Робина за то, что он в общении со мной умолчал о том, кем он является, так как вскоре поняла, что этот его ход весьма недурно сработал. Теперь я не воспринимала его как Робина Робинсона, одного из лучших нападающих в британском футболе – я продолжила воспринимать его как напарника по ночным “пижамным” похождениям по больничным коридорам. И от этого было легко, за что я могла его благодарить, но никак не держать на него обиду.
Он пришёл ко мне в половину одиннадцатого и, тонко уточнив и наверняка убедившись в том, что я больше на него не обижаюсь, пригласил меня прогуляться. Мы не покидали своего этажа, за последующий час четырежды обойдя каждый его сантиметр, поэтому, когда Робин вдруг остановился напротив неосвещённого закоулка и с задумчивым видом стал в него вглядываться, я заинтересовалась.