По пути от бедра к колену пальцы наткнулись на тонкую, но плотную полосу. Бледно-розовый шрам ветвился, как молния или крона дерева, спускаясь почти до лодыжки. Второй, поменьше, симметрично обхватывал другую ногу. Я посмотрела вопросительно. Не слишком явно, коротко — чтобы он мог заметить и, при желании, рассказать. Или сделать вид, что не заметил, и промолчать.
— Помнишь, как у Цоя? — Артем накрыл мои пальцы ладонью, прижав их к шраму. — "Будь осторожен, следи за собой"[2].
— Мина?
— Молодец, отлично, — его усмешка стала жесткой, глаза сузились. — Сирия. Пять лет назад. Почти шесть.
Он закинул руки за голову, но когда я снова устроилась на его плече, правой обнял, прижимая к себе. Торопить, расспрашивать не стоило. Этот момент, возможно, был даже более важным, чем все произошедшее ранее. Близость — она не только в сексе.
— Я должен был сделать репортаж из госпиталя Красного креста, — Артем снова смотрел сквозь пространство в другое время. — Наших там официально еще не было. Да и вообще это дело особо всерьез не воспринимали. Ну грызется правительство с оппозицией, разберутся. А уже становилось горячо, даже очень. И вот поехал я в этот госпиталь. Точнее, полевой лазарет на переднем крае. Из головного шел грузовик, меня захватили. Километра два всего не доехали. Когда рвануло, я из кузова вылетел. Оглушило, но ничего, встал, башкой потряс. Перекрестился — в рубашке родился. Заглянул в кабину — водитель и врач погибли. Что делать, надо идти.
Он замолчал, рассеянно поглаживая мои пальцы. Я поймала его руку, сжала крепко. Поцеловав меня в висок, Артем продолжил рассказ:
— Взрыв не помню. Резкий толчок и боль. И мысль: твою мать, камера! Сначала увидел, что она в хлам, потом уже на ноги посмотрел. Мне позже объясняли про эти мины, как у них идет взрывная волна и разлет осколков. Тут точно повезло. Счастливчик Лаки. По идее, должно было в клочья разнести, так, что и для похорон ничего не осталось бы. Но, как видишь, только ноги. Одну меньше, вторую капитально раздербанило. И вот сижу на земле в луже кровищи, кусок мяса висит на лоскуте кожи, а в голове крутится: надо оторвать его и… сожрать. Тогда все хорошо будет.
— Шок, — я поежилась, представив, и низ живота сжало ледяной лапой.
— Дальше тоже был… монтаж. Очнулся в том самом лазарете, куда ехали. Шла машина, подобрала. Провалялся я на дороге часов пять в бессознанке. А до этого разорвал рубашку, одну ногу забинтовал, на другой жгут затянул и почти километр прошел. На раздробленной кости. Хрен знает как, не помню.
— Ну, в шоковом состоянии бывает. Но жгут — пять часов?! — удивилась я.