Я читала, что Сурикову очень нравились кустарные махровые ковры. Из своих поездок по Сибири он несколько таких изделий привез в Москву и с гордостью показывал друзьям. Одним словом, ручное ковроткачество — известный народный промысел окрестностей Ишима и Тюмени. И кусочек этой старины свернут в сундуке моей бабушки. Приятно, что я тоже немного причастна к истории своего края.
А еще в бабушкиной избе почетное место занимает русская печь, на нее легко забираться прямо с табурета, стоящего на голбчике. Голбец — это что-то вроде помоста над погребом, здесь специально устроена дверь с железным кольцом, потянешь за колечко, откроешь дверцу, а вниз под избу ведет лестница, сразу пахнет оттуда землей и грибами.
В подполье хранится картошка и домашние заготовки. Множество баночек с помидорами и огурцами, варенья и джемы из яблок, малины, смородины, вишни, клубники, крыжовника. Раньше было и облепиховое варенье, но в одну морозную зиму деревца крепко померзли и пришлось их срубить, а новые так и не завели.
А еще с подпольем связано у нас одно старое семейное предание, я услышала его от бабушки еще в детстве и никогда не забуду, и детям своим расскажу, потому что от этой истории веет чем-то загадочным и необъяснимым. Бабушка моя была в семье самой старшей среди двенадцати детей, но войну и тяжкие послевоенные годы пережили только Тая, Ольга, Нина и Анатолий. Про своих сестер и брата бабушка говорила так:
— Они — младшие, поумней меня уродились. Мама заставляла их учиться, а мне досталось вести дом и хозяйство, на отца-то похоронка пришла, даже не успел повоевать, разбомбили их корабль у Новороссийска, все солдатики потонули. Мама выла в голос, а потом как-то стали опять жить.
Нину нашу от колхоза направили в город, она хотела стать инженером, хорошо математика ей давалась, и так девка была заводная, веселая. На вечерках лучше всех танцевала и пела, парни вокруг нее вились, а уж какая рукодельница, вышивка ее хранится в комоде до сих пор, я же так не могла, «золотые» руки были у нашей Нины.
Но вот пока жила в городе, угол снимала темный, сырой в каком-то подвале у тетки. Там и подхватила кашель. Написала нам той весной, что лежит в больнице с пневмонией, мечтала скорей поправиться и приехать в Совиново домой, очень скучала. Мама тогда долго перед иконами молилась, просила Богородицу о добром здравии рабы Божьей Нины. А через три дня после письма случилось это чудное дело.
Мы тогда все вместе вечеровали за столом, тихо было в дому, и вдруг из подполья заиграла гармошка. Да не то, чтобы песня была, а словно рыданья — долгий протяжный стон. Будто кто-то развернул меха во всю моченьку, а потом сложил и так несколько разов. Мы аж окаменели, а мама, помню, креститься начала и что-то шептать про себя быстро-быстро. А потом как заплачет: «К беде это, деточки, к великой беде, суседко не зря знак подает!»