Именно лучшие управленческие кадры прежнего режима фактически спасли город зимой 1918/1919 года, обеспечив его – пусть и по минимуму – продовольствием и топливом. Одной из самых нетривиальных задач при этом было обеспечение судоходства в Финском заливе и расчистка фарватеров от минных заграждений. Тонкие ручейки зарубежных поставок текли в город через порты Риги и Або (Турку) даже после того, как залив окончательно замерз.
Позднее период до середины 20-года будут называть кто «эпохой выживания», кто – «эрой губерний». И то, и другое будет правильным. Питерские заводы действительно выживали в отсутствие национальной или региональной твердой валюты, при нарушенных внешнеторговых связях, прекращении военных заказов, на которые были переориентированы все основные промышленные предприятия, сокращении внутреннего спроса и почти полной утрате национальной сырьевой базы. Через такое «сито» сумели пройти только наиболее эффективные менеджеры-управленцы и гибкие производства. Ну, и фактор везения тоже никто не отменял.
Оплаченный заказ, тем более иностранный, стал в это время счастьем для заводчиков, их инженеров и рабочих со всеми чадами и домочадцами. Стоит ли говорить, что соседи-шведы, вечные друзья России – британцы, да и другие попользовались ситуацией. Шведы к тому же еще и выбирали: размещать заказы в Питере или на германских заводах. Для заказчиков из стран Антанты вопрос так не стоял, и хотя бы в этом питерцы получали конкурентное преимущество.
Компании и заводчики разорялись, но базис, «железо» питерских производств оставалось на месте, и было «корнем» если не новых дворцов северной Венеции, то хотя бы куска хлеба для ее жителей.
Так что именно Питер с его заводами и фабриками стал как бы «точкой кристаллизации» для всего Восточно-Балтийского региона.
Антирусская волна, поднявшаяся в Финляндии в 1917-18 годах, быстро схлынула. С одной стороны, она не получила подпитки из Германии, как это было в РИ. С другой, внутреннее развитие в Финляндии все же не перешло рубежа братоубийственной гражданской войны. Социал-демократы и аграрии сумели выстроить хрупкий баланс взаимных отношений, кровь не пролилась и просто не было нужды маскировать внутренние разборки «войной за освобождение». Да и Россия вдруг в одночасье оказалась не та – Питер стал вдруг окраиной прежней державы, столетняя угроза с Востока – когда явная, а когда мнимая – растаяла как дым. Тяготевшие к Питеру 2–3 губернии русского севера и северо-запада по численности населения, правда, раза в два превышали тогдашнюю Финляндию, но с учетом их состояния никакой серьезной угрозы ей нести не могли. Население Питера сократилось с довоенных двух миллионов достаточно существенно, но все же не в три раза как в РИ. А жить как-то было надо, и в этом плане Питер по-прежнему оставался местом, где нескольких десятков тысяч финнов зарабатывали свой хлеб. Здесь стоит пояснить, что до революции именно Санкт-Петербург и Россия в целом были для Финляндии и ее жителей своеобразным аналогом Нового света для их скандинавских соседей. В Норвегии, например, в конце XIX века почти нормальным явлением было решение крестьянской семьи отправить одного из двух сыновей за океан в поиске лучшей доли, исходя из того, что семейный земельный надел прокормить обоих сыновей с их будущими семьями уже не мог. Вот и получилось так, что через 100 лет число потомков выходцев из Норвегии в США сравнялось с населением этой страны. Финнов спасал Питер, русские заказы, строительство в Финляндии на русские деньги и возможность зарабатывать на разнице в таможенном тарифе.