Удивительно, как чутко она отзывается на эти слова, я чувствую ее дрожь, втекающую в мое тело через губы. Сам отпускаю ее руку, и, когда она поворачивается ко мне спиной, щелкаю застежками платья. Выбившаяся из прически огненная прядь на шее сводит меня с ума, заставляя сжимать пальцы сильнее, но Шарлотта ничего этого не чувствует. Сильнее я сжимаю пальцы только на крючках, скрытых под тканью, и если тьма, пытающаяся прорваться в этот мир сквозь меня, все еще жива, я лично ее уничтожу, как когда-то Аддингтона.
Я лично уничтожу любого, кто попробует причинить этой девочке вред.
Даже себя.
Тереза
Меня не покидает странное предчувствие. Из тех, что бежит по коже липким холодом, собирается в районе груди и мешает наслаждаться чудом, окружающим нас со всех сторон.
Это чудо — украшенный замок де Ларне, островок света посреди заснеженной ночи. В столовой горит камин и свечи (несмотря на то, что мы с Анри провели сюда электричество), эта ночь — особенная. Мы хотели воссоздать ее такой, какой помним мы все. Хотели повторить ту атмосферу снежного волшебства, которую матушка так умело создавала в Мортенхэйме.
Она любила принимать гостей, иногда мне кажется, что больше приемов она любила только Лавинию. Возможно, мне это только кажется.
— Ты снова в себе, Тереза, — напоминает Анри.
А это, между прочим, его первые слова! Первые слова с той минуты, как он заглянул в наши комнаты, чтобы проводить меня в зал: на правах хозяев мы в столовую приходим первыми, и слушаем завывания ветра за каменными стенами. Мэри убежала переодеваться, они с Жеромом скоро будут… и сомневаюсь, что его первыми словами, когда она выйдет к нему в красивом платье, а в нашем с Анри случае еще и в том, которое значит для нас двоих очень и очень много, будут: «Ты снова в себе».
— Задумалась, — отвечаю я, рассматривая ель, в стеклянных боках разноцветных игрушек — блики от многочисленных свечей, в мишуре — искры от пламени камина.
— О чем же?
— Странно, что тебя это вообще интересует.
Анри щурится: о да, я отлично знаю этот прищур, выдающий крайнюю степень его раздражения. Вот только раздражаться тут положено мне, но не при слугах же! Они выстроились вдоль стен, готовые к подаче блюд, когда все соберутся, и это, пожалуй, наш первый семейный праздник. Только семейный, когда никаких лишних расшаркиваний, обмена любезностями по этикету и прочего.
Я думала, что эта ночь станет одной из самых счастливых в моей жизни.
А муж даже не заметил, во что я одета.
Сам он в темно-синих брюках и темно-синем камзоле, жилета под которым не наблюдается — Анри никогда не утруждал себя этикетом в одежде. Эта его небрежность сначала очень раздражала, потом — очень нравилась. Сейчас же я даже не могу найти в себе слов, чтобы подобрать чувства, которые меня охватывают. Они все странные, смешанные, и как будто не мои — той женщины, какой я была задолго до встречи с ним. Или в первые дни нашей встречи.